Широки Поля Елисейские
Шрифт:
– И любой меч, - вырвалось у меня, когда рука сама собой потянулась к его сверканию.
– Однако ж вы не из трусов, - одобрительно кивнул он.
– Без малого дотронулись до лезвия - а это значит, что мой сердечный приятель хотел поставить на вас метку и вряд ли передумал. То есть - либо взять для себя, либо от себя защитить. Вирджилий был прав, когда взялся провожать вас по здешним катакомбам.
Иногда внятно чувствуешь переломный момент - и нутром, и кожей. Тогда как-то враз перестаёшь плыть по течению.
– Знаете, Ян, если мне придётся уйти отсюда не по своей воле или я захочу
– Как стойкую опору во время землетрясения?
Получив мой утвердительный кивок, Ян ответил:
– Даю слово. От меня зависит не всё, но так много всего, что народ не устаёт удивляться.
– Но я буду иметь право и отступиться, если что.
– Признаваться в кое-каких слабостях после похвалы было неловко, да куда уж теперь.
– Я ведь не хочу особо мучиться. Только если остальное окажется хуже. Ваш клинок - он ведь умеет сохранять кровь и душу казнённого внутри себя?
Почему я такое спросил, самому было непонятно. Однако мой "палач под заказ" молча кивнул, а Вирджил тонко улыбнулся:
– Он вас пока не просветил насчёт здешних мук. То ведь совсем не его епархия. У него часто берут взаймы, кое-что копируют. И знаете? Пошли на это посмотрим.
"Это" оказалось рядом, дверь в дверь. Воровать удобнее, хмыкнул мой поводырь. В огромной зале со стенами, покрытыми орнаментом из плесени, паутины и солевых кристаллов, находилось двое. На нас они не обращали внимания - так были заняты друг другом. Тот, что с ног до головы в коже и бархате, от души лупцевал плетью того, кто пребывал в почти полном костюме Адама. Наручники, ошейник, фаллокрипт и рукоять плети были густо усыпаны драгоценными камнями и выложены серебром - держу пари, что самоцветы и драгметалл были неподдельными. Стоны и вздохи с обеих сторон сплелись в благозвучную фугу.
Всё было ясно. Оставалось лишь поверить.
– Все аттракционы исчерпаны?
– спросил я у провожатого.
Он помотал головой:
– Не совсем. Остался последний визит. Кстати, увидите вполне реальный выход отсюда. Заинтригованы?
Мне хотелось сказать, что моя заинтригованность с недавних пор распространилась на иные предметы, но молчание иногда - самая лучшая политика.
Наверное, лифт глубже не ехал - опасался расплавиться. С другой стороны, спускаясь по широким ступеням, мы оба чувствовали себя в жарком и дымном лете две тысячи десятого года. Вот до или после рождества божьего сына, который появился на свет в четвёртом году своей эры, сказать мы оба затруднялись. Одно ясно: тогда мы казались себе такими молодыми, что Белое море нам было по колено, Чёрное - до хренова корня, Жёлтое мы могли выхлестать одним глотком, а Красным опохмелиться на следующее утро.
В таком вот безбашенном настроении духа Вирдж и я оказались перед высокими створками, ведущими в котельную, - по словам моего провожатого, отсюда тепло подавалось на все ярусы подземного небоскрёба (его собственный термин). Сквозь узкую щель прямо в зрачки впивалось и помаргивало рыжее пламя, дым въедался в глаза и ноздри, но в целом чувствовали мы себя боевито.
Створки неторопливо
До самого верха высились огненные стволы колонн, букеты их капителей лизали мрачные своды трепещущими языками, базу в виде костра попирал закопчённый котёл. Повсюду вились медные трубы. Внутри путаницы кишок и котлов сновали мужчины атлетического сложения с блестящими от влаги торсами - Ян показался бы по сравнению с ними ребёнком. Удивительная деталь: растрёпанную шевелюру каждого из прислужников украшал венок из листьев. Лавр сочетался здесь с дубом и миртом. Ангелы, вроде бы пробормотал Вирджил немного в нос: вроде "аггелы". Занимались они непонятным - носили и подкладывали в пламя рулоны и свитки, исчерченные письменами. В костре знаки на мгновение прояснялись, вспыхивали рыжим золотом, но потом всё, кроме самих книгонош, становилось чёрным.
Я было оробела от этой картины, но тотчас же вспомнила, что трусость - плохая спутница жизни и далеко не помощник в смерти, и взял себя в руки, обхватив себя за плечи ими обеими.
И лишь тогда увидел, что Вирджилий подводит меня к тому, кто единственный изо всех здешних не работал. Немного более щуплый и жилистый, чем остальные, он сидел на камне, согнув ногу и спустив наземь другую, и отстукивал пальцами на колене сложный ритм. Вместо венка на нём был кожаный обруч с блестящими жёлтыми заклёпками.
Услышав нас ещё на подходе, мужчина оторвался от занятия и поднял голову. Глаза показались мне колодцами, на дне которых сияли и притягивали мой взгляд мрачные звёзды.
– А, вот цветочек-протея, меняющий пол по своему желанию и даже без оного, - констатировал он.
– Не удивляйся: старый Вольфганг Асмодей вездесущ, как Санта Клаус. Сколько вас ни приди, всех поймёт и поимеет, со всеми побеседует по душам. Чадно, смрадно и дым столбом, говоришь? Ярким пламенем и без остатка сгорают лишь святые, а их не напасёшься. Обыкновенные людишки почти полностью уходят в шлак. Приходится держаться середины.
– Она... он ищет окончательный выход, - внедрился Вирджил в паузу.
– То есть запасной. То есть на всякий случай.
– Не нужно говорить за меня.
– Отчего-то во мне вспыхнула дерзость.
– Мой друг прав, конечно, но то не вся правда. Я проявляю интерес и к уходу - но наряду со всем остальным.
– А. Что же, секрета в этом нет, - говоря это, Вольфганг Асмодей махнул рукой с зажатым в ней стилосом куда-то вглубь.
– Смотри: тот дальний котелок и есть дверь. Не ветхая декорация на холсте, а вот именно что она самая, без обмана.
Я вгляделся. По мере того, как мои глаза фокусировались на картинке, она выступала из марева и оживала в деталях: ручка посудины, зацепленная за крюк, бульканье кипятка, горящие поленья, при виде которых приходила на ум горестная судьба Буратино, вечного театрала.
Зрелище было, однако, не из книжки "Золотой ключик", а из фильма про побег из Алькатраса. Там сотоварищи пронырнули под механизм, где была форсунка, периодически пускающая струю горящей нефти для подогрева. Впрочем, я вполне мог спутать огонь с морской водой.