Широко закрытые глаза
Шрифт:
– Вы удивлены? – обратился ко мне Штром.
– Почему я должна удивляться?
– Могу ли я судить о ваших умственных способностях?
Кистлер вставил:
– Пощадите малышку! Какое решение может быть вынесено?
– Откуда мне это знать?
– Что вы! Разве есть вещи, которых вы не знаете? – спросила я, изображая наивное удивление.
– Между нами говоря, я это, конечно, знаю. Но не могу разглашать. Во всяком случае, одно я могу вам пообещать: сегодня ночью в вашем холле детектив уже дежурить не будет. – Он усмехнулся и отошел обратно к судебному следователю.
Я
– Что это должно означать? Может быть, вы отгадаете эту загадку?
– Возможно! – Глаза Кистлера задумчиво уставились в пространство. – Вероятно, они убеждены в её естественной смерти. Никому ненужная старуха умерла. Мир от этого не стал несчастнее. Она просто покинула его.
– Но это было убийство! Я абсолютно убеждена в этом!
Присяжные заседатели вышли в шесть часов, к семи они ещё не вернулись. Мне хотелось знать, что может означать такое долгое совещание.
Кистлер объяснил:
– Вероятно, есть кто-то, несогласный с мнением всех остальных.
– О, Господи! Должно быть, он настоящий осел!
Наконец, около восьми часов открылась дверь, из которой раньше вышли присяжные. Мы поспешили вернуться на свои места. В зале установилась переполненная ожиданием, мертвая тишина. Присяжные вышли, и судебный следователь задал традиционный вопрос, на который старшина присяжных ответил:
– Мы пришли к единому мнению о том, что миссис Гэр умерла какой-то неизвестной нам естественной смертью.
Я не поверила своим ушам! Когда я посмотрела на лейтенанта Штрома, он торжествующе ухмыльнулся мне. Мне стало не по себе, как какому-нибудь парашютисту, который на высоте четырех тысяч метров обнаруживает, что его парашют не раскрылся!
Итак, вот каков конец этой жуткой истории!
Когда Кистлер вместе со мной выходил из зала, я сказала ему:
– И это все? Полиция больше ничего не будет предпринимать?
– Так оно и есть, малышка. Ваша страшная тайна лопнула, потому что здесь и не было никакой тайны. Достойно сожаления, что старая женщина умерла одна, или, вернее в дурной компании! Таково мнение полиции. Для неё дело закончено и закрыто. Отныне ни один полицейский не переступит порог нашего дома.
Как человек может ошибаться!
Я, разумеется, ещё не знала этого, и потому с удовольствием приняла приглашение Кистлера поужинать. Его больше не волновало неразумное решение присяжных. Я же, напротив, была в ярости.
– Не могу себе представить, каким образом такой логически мыслящий, интеллигентный человек, как лейтенант Штром пришел к такому безрассудному заключению?
– А разве вы, при всей вашей мудрости, не можете допустить, что, возможно, ошибаетесь вы, а не Штром? Все же он имеет немалый опыт в расследовании убийств. Вы же, слава Богу, наоборот, никакого. Но вам хотелось бы небольшой сенсации, не правда ли? Для вас все это ужасное дело должно быть связано с убийством, на меньшее вы не согласны!
– Штром ошибается! Я согласна на любое пари, что он ошибается!
Кистлер помахал в воздухе сосиской по-венски.
– Тогда докажите свое утверждение. Вы же не хотите посадить кого-то на электрический стул только потому, что убийство интереснее, чем
Доказать я, конечно, ничего не могла.
– Ну, тогда положите это дело в архив, малышка. Сегодня пятница. Это значит, что мне не нужно на работу. Не пойти ли нам в кино или предпринять что-нибудь более интересное? Вы когда-нибудь пробовали настоящий моряцкий ром? Думаю, что нет! Итак, сегодня вечером вы узнаете кое-что новое.
Мы развлекались истинно по-королевски. Я пила чистый ром, смотрела лихой приключенческий фильм, а после всего этого мы пошли на танцы. Все это, конечно, не могло полностью отвлечь от смерти в доме миссис Гэр, но, по меньшей мере, не напоминало о ней.
Мы вернулись домой только около трех часов утра и на цыпочках прокрались через темный, неохраняемый никем холл. Перед моей дверью мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я открыла свою дверь, окинула беглым взглядом комнату, чтобы убедиться, все ли в порядке, и тихо крикнула ему, что по-видимому в моей комнате никто не побывал. Ведь и Кистлер, и я теперь знали, как легко можно открывать двери!
Я слышала, как Ходж тихо поднялся по лестнице. У меня было приподнятое настроение. Я провела прекрасный вечер и была по-настоящему счастлива. Раздевшись, я, как обычно, забаррикадировала свою дверь, так как, несмотря на хорошее настроение, все ещё не верила в спокойствие в этом доме. При этом я с блаженной улыбкой вспоминала об этом чудесном романтическом вечере с Ходжем. В конце концов, я забыла о миссис Гэр и вскоре заснула.
Когда я внезапно проснулась, моей первой мыслью было: как ужасно темно в комнате! Не хватало тусклого желтоватого света от уличного фонаря на углу. Кругом было абсолютно черно. Я медленно повернулась лицом к окну. Чернота. Но нет – виднелась узенькая полоска света. Жалюзи были закрыты!
Кровь застыла у меня в жилах. Я точно помнила, что не закрывала жалюзи! Вдруг я уловила движение и легкий шорох в комнате – вкрадчивый, смертельный шорох. Я лежала как окаменевшая, горло перехватило спазмой. Я постепенно слабела. С трудом подняла руку – она коснулась чего-то твердого. Сознание начало пропадать – я задыхалась… я лишь нашла в себе силы подумать: «Господи, пожалей мою бедную душу!» В следующее мгновение на меня обрушился страшный удар. Я потеряла сознание.
16
Здоровым людям обычно доставляют нездоровое удовольствие разговоры о болезни и смети. Меня же отныне трудно будет убедить в «блаженстве перехода в мир иной»!
Там, куда меня отправил этот ужасный удар, было черно, тихо, страшно. Не было никакого мирного покоя, никакого мягкого, сладкого небытия. Я была охвачена болью, страхом и ужасом! Я лишь пыталась отделаться от постоянной судорожной боли, вырваться из поглотившей меня отвратительной удушающей атмосферы – но мне не позволяли умереть! Я почти достигла своей цели, подошла к той точке, где уже нет ни боли, ни страха, ни удушья – но только почти! Меня насильственно возвращали обратно, принуждали мою спасающуюся душу вернуться в истерзанное болью, бездыханное тело! И я вернулась – а иначе как я могла бы все это описать?