Шиша. Тринадцатая кукла

Луговцова Полина

Теперь Лещ с замиранием сердца гадал, что его ждет дальше. Алая Борода собирался прочесть колдовское заклинание из украденной книги для перемещения в какое-то место с унылым названием Худынь, и Лещ подозревал, что ему предстоит путешествие за пределы реального мира. Конечно же, ему было страшно – да что говорить, он прямо-таки трясся от ужаса, потому что по картинам, мелькавшим в воспоминаниях Бороды, получил некоторое представление об этой Худыни. Меньше всего на свете ему хотелось когда-нибудь попасть в подобное место, но тем не менее это путешествие должно было начаться совсем скоро.

Алая Борода перелистывал пальцами Леща страницы книги в поисках нужного заклинания, намереваясь немедленно пустить его в ход. Леща это злило: он был совершенно измотан и страшно голоден, но не владел собственным телом и мог лишь молча наблюдать за происходящим. Незадолго до этого Лещ мысленно обратился к Бороде, сообщив, что у него в холодильнике лежит нетронутый крендель «краковской» самого лучшего качества, и было бы здорово, если

бы этот крендель перекочевал в его, Леща, желудок, потому как сил в его бренном теле почти не осталось и оно может дать сбой в самый ответственный момент. Борода на колбасу не польстился и ответил, что человеческая еда его не интересует: вероятно, он питался чем-то другим, а чем именно, Лещ не стал выяснять, вместо этого заявил напрямую:

– Так я же с голоду сдохну! Как ты тогда воплотишь свои планы?

– Ерунда, вокруг полно других тел! – невозмутимо ответил Борода, и Лещу сразу расхотелось колбасы. – Вздумаешь сдохнуть – переселюсь в новое тело, делов-то!

Лещ смирился и больше не осмеливался тревожить своего сурового подселенца. Пользуясь тем, что Борода был всецело увлечен книгой, Лещ решил присмотреться к нему и покопаться в его воспоминаниях, а заодно заглянуть и в воспоминания Одноглазого Волка: тот снова перебирал свои старые обиды, и Лещу даже стало любопытно, что ж там такое с ним случилось.

Но вначале – Борода, потому как он явно тут главный, и Лещу необходимо понять, каким образом с ним можно взаимодействовать без ущерба для себя.

Оказалось, что Алая Борода при жизни был не просто разбойником, а разбойничьим атаманом. Вместе со своей немногочисленной, но лихой бандой он держал в страхе пол-Сибири: грабил, убивал, жег деревни и села. Все это продолжалось до тех пор, пока во время очередного ограбления разбойники не наткнулись в одном из домов на сундук с колдовскими книгами. Прочитать книги смог только Алая Борода. Он стал использовать в своих делах черную магию, и это еще больше укрепило его власть над разбойниками. Благодаря колдовству Бороды банда стала неуязвимой: они могли в одно мгновение переместиться на большое расстояние вместе со своими домами, забитыми награбленным добром. Их бродячая деревня получила в народе название «Шиша», что на старославянском языке означало «бродяга» и «вор».

Но, как часто это бывает, когда в руках дилетанта оказывается мощный инструмент (а таким инструментом была магия в руках Алой Бороды), однажды настал момент, когда что-то пошло не так. Разбойничья деревня Шиша переместилась в ту самую Худынь. Выбраться оттуда они почему-то не могли: то ли магия перестала работать, то ли Худынь не отпускала. А вскоре выяснилось, что в Худыни водятся огромные вороны с бронзовыми клювами, которые охотятся на людей и выклевывают их души. Чтобы избежать трагической участи, Алая Борода сговорился с главарем вороньей стаи, позволив воронам всюду следовать за собой: таково было условие главного ворона в обмен на жизнь и свободу разбойников. Тогда Алой Бороде показалось, что это совсем не много. Однако, вернувшись в свой мир, он понял, что смотрит на все другими глазами – глазами главаря воронов: тот каким-то образом вселился в него, сросся с ним навеки, и ничего исправить было уже нельзя: уговор вступил в силу. Откуда же Алая Борода знал, что условие «позволить всюду следовать за собой» будет исполнено так буквально?! Он-то думал, что вороны полетят вслед за ним и его бандой, как обычные птицы, а не вторгнутся в них в виде бесовской нечисти!

Так Алая Борода вступил в союз с одним из могущественных бесов и стал его неотделимой частью. То же самое произошло и с другими разбойниками: каждый из них стал вместилищем для беса. Вначале Борода посчитал это ужасной трагедией, а потом начал видеть плюсы: во-первых, он ощутил в себе огромную, совсем не человеческую силу (а когда его тело разрушилось, не выдержав чрезмерных нагрузок, он переселился в другое, и у него аж дух захватило от осознания того, какие безграничные возможности внезапно открылись перед ним); во-вторых, он мог оборачиваться вороном и летать всюду – в мире живых (к примеру, в поисках новых злачных мест), и в мире мертвых (чтобы полакомиться угодившими в Худынь неудачниками). Все это было очень приятно, он почувствовал себя властелином мира и стал получать удовольствие от своей новой жизни, хотя и понимал, что больше себе не принадлежит. Теперь он служил нечистой силе (или даже сам сделался ею), и самым страстным и единственным его желанием стало желание сгубить человеческую душу: заставить страдать, тосковать, маяться и, в конце концов, сотворить зло. А больше ничего Алую Бороду не радовало, и это была оборотная сторона медали, но он старался ее не замечать. Зачем сожалеть о чем-то, что все равно нельзя изменить? К тому же подобные мысли не нравились главарю воронов, вечному спутнику и проводнику Алой Бороды.

Разбойники больше не убивали людей и не жгли села. Люди делали это сами, стоило лишь немного всколыхнуть муть в их душах, чтобы всплыли на поверхность их старые обиды, чтобы проросло свежими всходами застарелое зло, чтобы жажда мести заволокла взор багровой пеленой полопавшихся от ярости сосудов.

Чем больше подробностей узнавал Лещ о разбойничьем атамане, тем большим почтением к нему проникался, и тем более странным казалось Лещу соседство Бороды с таким ничтожеством, как Одноглазый Волк. Зачем ему понадобился этот нытик? Лещ не сомневался, что Волк находился рядом с Бородой не по своей воле, наверняка Борода удерживал его при себе для каких-то целей. Ведь другие жертвы Бороды – люди, в тела которых тот вселялся в разное время, – не подавали голоса и не проявляли себя как личность. Почему же Борода оставил Волку такую возможность? Хотя… Неизвестно, сколько личностей вселилось в Леща вместе с духом Алой Бороды. Может быть, они просто затаились до поры?

Имя мне – легион…

Где-то Лещ слышал, – вроде бы, в каком-то фильме про одержимость, – что эти слова имеют прямое отношение к бесам и демонам. Наверняка и главарь воронов тоже где-то здесь, прямо у Леща внутри. Черт!

Лещ поежился, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Уж лучше о таком не думать. Надо как-то отвлечься. Самое время выяснить, что за тип этот Одноглазый Волк и что такого жуткого в его воспоминаниях.

*****

Вначале Лещ увидел траву и кеды. Трава была желтой и побитой морозом, как в октябре, а кеды – новыми, будто только из магазина. И они были заметно велики этим ногам, радостно шагавшим по траве. Ноги двигались вприпрыжку, выдавая приподнятое настроение своего обладателя. Ноги взмывали высоко над землей, словно их обладатель хотел, чтобы все вокруг заметили его новые кеды. Он будто не видел, до чего нелепо они болтаются на его ногах. Он был безумно рад и горд. В тот момент он не знал, что однажды ему суждено стать Одноглазым Волком и что прямо сейчас он беспечно топает навстречу такой судьбе. До события, которое навсегда изменит его жизнь, оставалось всего несколько широких шагов и пара коротких минут. А пока что он – обычный шестиклассник Пашка Рутаев, умеющий радоваться простым вещам, например, тому, что можно не носить пионерский галстук. Не то чтобы этот галстук ему не нравился, нет, ему не нравилось, когда его выгоняли с урока за то, что он его забывал, поэтому галстук на всякий случай лежал в кармане: вдруг ходить без галстука разрешили временно? Или, вот, отличный повод для радости – новые кеды, не такие, какие положено надевать на физкультуру, а яркие и модные, на рельефной подошве и с логотипом крутой фирмы на заднике. В прошлом году за такие кеды сразу вызвали бы к директору, а теперь, вот, можно. Теперь многое можно, правда, стоить все стало очень дорого. На кеды пришлось зарабатывать все лето, еще и рисковать, потому что заработок этот был не совсем легальным: Пашка собирал на чужих дачах ягоды, которые потом отдавал за полцены бабулям, торгующим всякой всячиной у входов в магазины – и ему не стоять, не «светиться», и бабулям прибыль. Но однажды за Пашкой погнался разъяренный дачник и чуть не схватил его, когда тот повис на заборе, зацепившись штаниной за гвоздь; пришлось порвать штаны, чтобы сбежать, и от матери здорово влетело. Но это она еще не знала, при каких обстоятельствах он их порвал. Пашка ужасно боялся, что мать узнает о его промысле, поэтому решил: как только накопит на кеды, сразу завяжет с этим делом. А когда нужная сумма набралась, выяснилось, что кеды разобрали и Пашкиного размера уже нет, остались аж на три размера больше. Пашка все равно их купил. Подумаешь, размер! Зато красотища какая! Маша сразу же внимание обратит.

– О, смотрите, клоун идет! – Тонкий девчоночий возглас потонул в раскатистом мальчишечьем смехе.

Пашка заметил на земле длинные дрожащие тени, а затем и тех, кто их отбрасывал, двигаясь наперерез ярким лучам октябрьского солнца – и наперерез Пашке. Знакомые наглые морды – Крыса, Цыган и Витька Носов (к последнему клички не клеились, возможно, потому, что желающие их приклеить сталкивались с отчаянным Витькиным протестом: тот недолго думая пускал в ход кулаки). Троица известных на всю школу хулиганов шла навстречу Пашке, и Маша была среди них. Она смеялась, и ее смех напомнил Пашке случай с разбившейся вазой, которую он случайно смахнул со стола в гостях у родственников: от звона разлетавшихся по полу осколков ему стало так же дурно, как сейчас. Мама в жизни не смотрела на Пашку с такой злостью, и Пашка никогда раньше не чувствовал себя так мерзко. В направленных на него взглядах хулиганов злости было в сотни или даже тысячи раз больше, а к ней примешивались бескрайняя наглость и хладнокровная жестокость. В прошлом году эти трое отморозков казались более адекватными, но как будто совсем одичали за лето. Хотя изменились не только они – август девяносто первого изменил многих. Над руинами поверженных святынь разгулялся ветер вседозволенности, круша то последнее, что еще держалось каким-то чудом, и, как бывает во времена страшных стихийных бедствий, кто-то испугался, поддался панике, а кто-то, наоборот, обнаглел и пустился во все тяжкие, спеша урвать в этой неразберихе кусок пожирнее.

Пашкина мама стала тревожной, растерянной и часто говорила сама с собой, сокрушаясь по поводу роста цен. Пашку пугали ее слова о том, что хлеб к обеду подорожал вдвое, а на килограмм масла теперь не хватит всей ее зарплаты, которую к тому же почему-то уже второй месяц не выплачивают, и все, что можно было продать в доме – золото, столовые сервизы и прочее имущество, имевшее какую-то ценность, давно продано. Чтобы избежать лишних вопросов и разбирательств, Пашке приходилось прятать от мамы новые кеды: он выносил их из дома в мешке для сменной обуви, а в подъезде переобувался. Увидев кеды, мама бы сразу догадалась, что они стоили намного дороже, чем килограмм масла.