Шизофрения
Шрифт:
…Ровно через полчаса Соловьев входил в огромный читальный зал Библиотеки Британского музея на Грэйт Рассел-стрит, поразивший его при первом посещении не столько гигантским куполом — чудесным творением инженерной мысли Сиднея Смерка, сколько невообразимым количеством окружавших книг и рукописей, таивших знания и тайны прошлого. Книги смотрели на него со всех сторон — внимательно и строго, будто пытаясь заглянуть в душу и понять, кто он — праздный гуляка или человек достойный, которому можно вручить сокровенную мудрость предков. Он приостановился при входе и с удовольствием вдохнул чуть кисловатый запах дерева, из которого были сделаны шкафы и полки, — запах, полюбившийся ему с детства. Так пахло в кабинете отца, привившего ему любовь к «Ее Величеству Книге». В столь ранний час посетителей еще не было, однако величественная, как статуя Командора библиотекарь мисс Литтл уже возвышалась над своим огромным столом. Она, проработавшая в библиотеке много лет, знавшая почти наизусть все фонды и способная без промедления дать справку о наличии той или иной книги, была под стать древним манускриптам — такая же молчаливая и бесценная. Библиотека заменила ей семью, потому что семьи у нее никогда не было. Книги же стали ее детьми.
— Доброе утро, мистер Владимир ! Прекрасная погода, не так ли? Согласитесь, сегодня — намного лучше, чем вчера! — произнесла мисс Литтл, близоруко щурясь.
— Рад вас видеть, мисс Литтл. Надеюсь, завтра погода будет не хуже, — обменялись они фразами, обязательными как бой часов на Биг Бене.
— Вы, как всегда, первый. Ваши книги — на столе, — сообщила она и, надев очки, принялась привычно перебирать заявки читателей.
Соловьев опустился на стул и ласково провел ладонью по крышке стола, как по крупу любимой лошади, застоявшейся в стойле в ожидании хозяина.
«Ну, все-все, здравствуй, я уже здесь», — мысленно сказал он, взял из стопки одну из книг и начал перелистывать страницы, еще раз пробегая глазами прочитанное вчера.
«Ничего важного не пропустил», — удовлетворенно отметил он, взял другую в толстом кожаном переплете под названием «Библиотека герметической философии» и углубился в чтение, отрешившись от всего вокруг…
…«У язычников день рождения солнца приходился на 25 декабря, — размышлял он, оторвавшись от книги. — Когда тьма зимы была преодолена, славный сын света возвращался… Да и у римлян за восемь дней до январских Календ — то есть 25 декабря — праздновался приход солнца… Господи, как же все просто… Значит, рождение Сына Божьего совпадает…» — он услышал чье-то покашливание и, нахмурившись, поднял глаза.
— Мистер Владимир , вам нездоровится? — вернула его к действительности мисс Литтл, стоящая перед его столом со стопкой книг в руках. — Вы смотрите на меня таким взглядом, как будто я предлагаю вам взять не заказанные вами же книги, а бокал, наполненный смертельным ядом, — решила пошутить она.
Соловьев встряхнул головой.
— Простите, мисс Литтл, задумался, — он поднялся, взял книги из ее рук и положил на край стола. — Смертельный яд, говорите? А что, разве бывает яд не смертельный? — улыбнулся он.
— Бывает, мистер Владимир , — по лицу мисс Литтл тоже скользнула улыбка. — Яд, который называется любовью. Яд любви, — уточнила она. — Он подтачивает силы, лишает человека разума, но не убивает. Так что никогда не пейте напитков, преподносимых вам незнакомками, как бы прекрасны они не были. Никогда! — ее рот растянулся в неожиданной улыбке, обнажившей бледные десны со слишком длинными передними зубами.
— Я непременно последую вашему совету, мисс Литтл, — благодарно склонил он голову, пряча веселый блеск в глазах.
«Счастливый человек, — подумал он, — живет среди своих книг, и ничего ей в жизни больше не надо».
«Несчастный человек, — подумала мисс Литтл, — если проживет свою жизнь среди книг, забыв обо всем остальном»…
…Зал постепенно наполнялся читателями. Были они поутру сонно-серьезны и молчаливы, выдавливая из себя лишь несколько слов, когда по правилам хорошего тона следовало поддержать разговор с мисс Литтл о погоде.
Соловьев работал, не замечая никого — книга поглотила все его внимание. Читал, делая заметки в толстой тетради, время от времени отрывался от чтения и, покусывая кончик карандаша, погружался в размышления. Изучение религий все больше убеждало его, что каждый Учитель, посвящая свой народ, облекал учение в аллегорические символы, мифы и сказания, привлекательные по форме и понятные по смыслу, как простейшие формулы, которые были видимой, надводной, экзотерической частью айсберга. А значит, существовала и другая — эзотерическая — для избранных учеников. Эта подводная часть, скрытая от непосвященных, передавалась из уст в уста — от учителя к ученику, от ученика, ставшего учителем, следующему ученику, как ключ к двери храма знаний. И Каббала, происхождение которой относилось к эпохе Моисея, не была исключением, являясь самым полным из дошедших до наших дней сборником наставлений, почерпнутых из древнеегипетских мистерий. Но ключом обладали единицы. Передача эзотерического знания стала очевидной ко времени Пифагора, получившего посвящение, также как и Моисей — из одного источника, имя которому — Египет. Моисей, избирая посвященных, названных левитами, передавал предание наиболее достойным. Учение Пифагора сохранилось благодаря тому, что было подхвачено последователями его школы в Египте и Греции. Словесное предание сохранилось до самого Христа, который, объясняя в Нагорной проповеди ученикам значение притч, лишь любимому ученику Иоанну открыл все тайны древнего эзотерического Знания.
«Но откуда же проистекает отчуждение современного ума от христианства? — размышлял Соловьев. — Может быть, потеряны ключи от храма Знаний, а людям уже недостаточно того, что лежит на поверхности? В этом случае человечество сможет и должно духовно возродиться лишь при осуществлении синтеза всех религий, с сохранением положительных моментов каждой из них. Нет на свете ничего бесплодного и бесполезного, и человек всегда не прав, когда он что-либо отрицает, особенно философ, процесс мышления которого должен проходить под знаком „всеединства“. Следует всегда заимствовать рациональное и идти вперед, не разрушая, а созидая. Надо работать над теоретической стороной, и надо не бояться признавать ошибки. Почему в христианской Троице не нашлось места Женскому началу? Оно заменено Святым Духом, но ведь если обратиться к Славянской мифологии, Троица — это три лика — Отец, Сын и Мать, и именно Мать дает жизнь Сыну, а потом Сын становится Отцом. Откуда пошло унижение женщины и извращенное понимание супружества? Библейский миф о Еве сверг с престола Великую Богиню-Мать и знаменовал конец матриархата, в котором женщина занимала главенствующую роль, и положил начало патриархального уклада жизни. А ведь на всех континентах Земли через пространство и время сохранилось родство культов Великой Матери. Да и ранняя христианская церковь допускала к служению женщин-дьяконис, и они богослужили наравне с мужчинами и в древности, и в средние века в греческих и латинских храмах».
Правый висок Соловьева внезапно сдавила пульсирующая боль. Он уже знал, что это означает. Склонность к «автоматическому письму» была еще одной странностью, которой он был награжден — или наказан? — совсем недавно. Он открыл чистую страницу в тетради и поднес карандаш к бумаге, словно превратившись в простое орудие письма, коим свыше водила неведомая рука. Через мгновение карандаш начал вести свой, независимый от его, Соловьева, воли и разума разговор с бумагой, оставляя на ней фразы, слова и знаки, ложащиеся друг за другом совершенно иным, незнакомым почерком. Внезапно в глазах потемнело и голова его обессилено упала лицом на стол…
… — Мистер Владимир … мистер Владимир , — услышал он взволнованный голос и, подняв голову, увидел своего приятеля Ревзина и растерянную мисс Литтл со стаканом воды в руке. — Выпейте воды, мистер Владимир , — встревоженным голосом проговорила величественная дама, лицо которой зарделось от волнения. Она будто даже стала меньше ростом, соответствуя своей фамилии.
— Ну, дружище, и устроил ты переполох, — вполголоса сказал Ревзин, покачав головой. — Выпей-ка воды! Небось, опять не ел ничего?