Шкатулка сновидений
Шрифт:
— Обежал полгорода, спасался от толпы убийц, намеренных разорвать меня в клочки, выслушивал оскорбления от мальчика на велосипеде… о, это слишком долгая история, чтобы вдаваться в подробности.
Доктор Фрейд медленно покачал головой.
— Какая невоспитанность! В мире не осталось ни учтивости, ни хороших манер.
— Я бы сказал, что преследование и нападение множества сумасшедших мясников — это более чем плохие манеры!
— Не спорь с доктором Фрейдом, ты, молокосос-головорез! — заорал Малкович. И с театральной нелепостью добавил, понизив голос: — В следующий раз я отшлепаю
— А почему не сейчас? — задумчиво пробормотал доктор Фрейд.
— Несомненно, — сказал я Малковичу. — Вам бы это понравилось, не так ли? Причинять боль для вас что-то вроде хобби. Когда вы не угрожаете отшлепать мускулистых молодых мужчин, то запугиваете полных женщин ножом.
— Ты обещал, что будешь молчать! Обещал! Доктор Фрейд повернулся к Малковичу и спокойно произнес:
— Пожалуйста, не беспокойтесь, Малкович. Хендрик не сказал мне ничего такого, о чем я бы не знал.
— Что?!
— Мне уже давно известно о ваших садистских наклонностях. И не только мне — любому человеку в Б…, если уж зашел разговор. Около двух лет назад в Стэдлерском институте даже была лекция на эту тему. Приехало около трехсот специалистов по сексуальной психологии, в том числе доктор Хорнбех из Кёбенхафна и профессор Хильдегард Крумп. Хочу добавить, лекцию восприняли чрезвычайно хорошо.
— А кто ее читал? — спросил Малкович, его челюсть отвисла, глаза с недоверием таращились на доктора Фрейда.
— Я, конечно же. С подробными цветными слайдами.
— Слайдами? С чем? — заинтересовался я. Вдруг мне стало очень любопытно.
— С Малковичем, преимущественно.
— Со мной?
— Да. По большей части, в постели, но также в некоторых других интимных ситуациях и обстоятельствах. Засняты практически все телесные отправления, включая частые акты самоудовлетворения.
— Кем?
— Вами, естественно. Отсюда и название — самоудовлетворение.
— Нет, я имею в виду, кем засняты?
— Вашей женой, — ответил доктор Фрейд. — Она охотно с нами сотрудничала. За плату, конечно же.
— Какую?
— Боюсь, это конфиденциальная информация.
— Коварная сучка! — выдохнул Малкович. — А я еще удивлялся, на какие деньги она купила новую зимнюю шубу…
— Видите, Малкович, я знаю все о вашей склонности к темным сторонам сексуального возбуждения.
Потом доктор Фрейд посмотрел на меня.
— Что напомнило мне… — произнес он. — Где граф Вильгельм?
— Ах… — прошептала Адельма.
— К сожалению, он превратился в антиквариат.
— Нет…
— Да, — кивнул я.
Доктор Фрейд подозрительно прищурился.
А почему вы столь внезапно стали объектом всеобщего гнева и ненависти? — спросил он. — Почему простой люд хочет убить вас?
Я молчал, повесив голову.
— Думаю, вы должны нам объяснить, Хендрик.
— Да, Хендрик, — вставила Адельма. — Ты обещал, что все объяснишь.
— Вы правы, — наконец ответил я.
— Ну? — потребовал Малкович. Итак, я глубоко вздохнул и начал.
9
Все трое выжидающе смотрели на меня.
— Пока я лежал без сознания на земле возле замка Флюхштайн в ночь нападения коров, — произнес я, — мне снилось,
— Вы уже говорили об этом раньше, — перебил доктор Фрейд.
— Возможно, ему нравится описывать, как он терзал и лапал ее, — насмешливо предположил Малкович. — Быть может, он возбуждается, вспоминая мельчайшие детали того, как он истязал ее несчастное тело, как играл с ней, дразнил ее, доводил до вершины визжащей страсти…
— Очень надеюсь, что это так, — вполголоса пробормотала Адельма.
Презрительно взглянув на Малковича, я продолжил:
— Но я не рассказал вам, что после занятий любовью я уснул в постели. Мы оба уснули. И мне приснилось, что я нахожусь в маленькой темной комнатке, наедине с обнаженным мужчиной…
— Извращенец!
— … который поведал мне очень странную историю.
— Сексуального толка, да? Это была история про секс?
— Вовсе нет. Это была моя собственная история. Мужчина в той комнате был я сам. Я видел его лицо — и мне казалось, что я смотрюсь в зеркало.
Ты? Это был ты? — воскликнула Адельма.
— Да. Когда он закончил говорить, я знал все, что только можно было знать. И, придя в себя, я вспомнил. Я вспомнил свой самый первый сон. Он приснился мне в возрасте шести лет. Мне снилось, что я бегу по полю за нашим домом в 3…, и меня преследует огромная птица, хлопающая гигантскими крыльями и щелкающая острым клювом. Она кричала, и пронзительно верещала, и клекотала каркающим нечеловеческим голосом: «Беги, беги, но тебе не скрыться!». Я проснулся перед тем, как тварь схватила меня, но весь следующий день меня трясло от страха и тревоги. Я так и не рассказал про свой сон отцу и матери — думал, что они не поймут. Я полагал, что им никогда не снились сны про гигантских птиц, и они сочтут меня сумасшедшим.
Вообще-то, позади нашего дома в 3… нет никакого поля, но вы же знаете, как бывает во снах. Они сообщают нам то, что считают нужным, на своем собственном языке, и их не волнует, что ты можешь его не знать. Я никогда не был сильным ребенком — нет, не слабым и больным, вечно лежащим в кровати с простудой, лихорадкой или мышечными болями, а просто не очень сильным — думаю, моя мать слишком меня баловала. По крайней мере, отец всегда так говорил. Наверное, он был прав. Я не ходил в школу для мальчиков, стоящую на вершине холма — большинство девочек воспитывали монашки из Монастыря Самого Болящего Сердца — вместо этого каждое утро кто-нибудь являлся к нам домой и учил меня основам грамматики, математики, истории, географии и музыки; искусствам меня решили не обучать, потому что я не проявлял к ним ни малейшей склонности. Я и сам точно не знаю, к чему я ее проявлял. Я любил истории, и, прозанимавшись со мной около часа, старый господин Францли обычно оставлял меня за книгой мифов, или народных преданий, или приключений, а сам посиживал у огня и потягивал сливовицу из своей гравированной серебряной фляжки, постепенно багровея и задремывая. Мои мать с отцом знали про эту привычку; быть может, именно поэтому они так мало ему платили. Но если бы он не был законченным пьяницей, они бы не смогли позволить себе нанять его или кого-либо другого, ведь состоятельностью наша семья не отличалась.