Шкатулка воспоминаний
Шрифт:
Прачка завела разговор об оплате горячей воды. Ее конкурент, пользующийся углем для нагрева воды, имел свои соображения на этот счет. Аббат уладил конфликт, выписав ему вместо угля телегу дров из собственного леса.
– Полную телегу? – поинтересовался счетовод аббата. В его голосе явно слышалось раздражение.
– Нет. Думаю, это не совсем то. – Оже захотел поставить счетовода на место. – Выпишите ему две телеги.
Счетовод поднялся с места, решив уладить дело лично с аббатом. После долгой дискуссии Оже наконец сказал: «Хорошо, хорошо! Одна телега дров». Счетовод умел влиять на аббата. Он напомнил об оценке деревенских дорог, сделанной мостильщиком, в которой расписан каждый пункт и предложена сумма к оплате. Не обращая внимания на то, что аббат его не слушает, счетовод заметил, что болото никуда не делось и его надо
Совсем расстроившись, счетовод поджал губы и высказался по поводу разрешенных выплат: «Нам следует быть осторожными, господин. Вклады должны приносить прибыль, в конце-то концов». Пока он пробирался обратно на свое место, аббат продолжил выполнять свою непосредственную функцию – разрешать конфликты. Он вмешался в спор между мужем и женой, стараясь произвести впечатление городского жителя и natif [10] одновременно. Труднее всего ему было справляться с конфликтами, которые касались различных взглядов на Бога и религию. Оже никогда не терзал себя вопросами веры. Ни в большом зале, ни в жизни аббата не было ни малейшего признака присутствия Бога. Однако это приводило в бешенство местных религиозных деятелей. Аббат подливал масло в огонь тем, что вел себя крайне воинственно.
10
Уроженец (фр.).
Второй предмет мебели, стоявший в большом зале, ясно демонстрировал отрицательное отношение Оже к богословию. Даже пастор Бурже, который нередко смеялся над папистами и их потворствам своим желаниям, расстроился, увидев кресло. Католики же – особенно кармелиты – восприняли сей предмет мебели как откровенное богохульство.
Кресло соорудили из стенок исповедальни, разобранной на куски. Оно напоминало собой искусно и причудливо украшенный резной гроб, в котором сидящий мог вытянуть ноги и при этом оставаться закрытым с трех сторон. Аббат попытался оправдать свое неуважение, заметив, что так он скрывается от ужасных сквозняков, причиной коих явилась Бешеная Вдова. На самом деле он заказал такое кресло лишь затем, чтобы разозлить стоявших перед ним религиозных деятелей: капуцинов, кальвинистов, сестер милосердия, урсулинок [11] и, конечно же, кармелитов.
11
Урсулинки – женский монашеский орден.
Сестра Констанция, будучи решительной и волевой женщиной, представительницей кармелитского ордена, подошла к гробу-исповедальне, чтобы обратиться со своими просьбами. В руках она держала толстый cahier [12] с жалобами. Аббат пробежался взглядом по страницам и спросил: «Неужели в течение трех месяцев вы только и делали, что составляли этот список? Правда, как написано! Будто епитимью накладываете!» Однако позже он успокоил Констанцию тем, что пообещал языки всего зарезанного скота отправлять в монастырь.
12
Журнал (фр.).
Кальвинисты, коих было меньшее количество, тоже злились на аббата, так как он отказывался выделять общине деньги, обещанные (как они полагали) самим Господом Богом, Они стояли прямо напротив католиков. Бурже, пастор реформаторов, просил починить церковный колокол. Отец Гамо хотел завезти в церковь мощи святых.
– Мы не в Женеве, – сказал аббат кальвинистам, – и не в Риме, – повернулся он к католикам. – Мы в Турне и потому должны жить согласно нашим доходам. Просите помощи у своих единомышленников. А теперь я должен вернуться к собственным делам, что, честно говоря, мне нравится больше. Где пастух?
Оже предложил недовольным церковникам удалиться и объявил, что теперь принимает находки жителей и обязательно за них заплатит – звонкой монетой или добрым словом. Конечно, склонен аббат был к последнему.
– Что ты принес? – спросил он у пастуха, стоявшего перед ним.
– Воду, которую вы просили.
– Откуда?
– С пастбища, что позади бретемского леса.
– Ах да! Давай сюда. Анри! – позвал аббат своего кладовщика. – Анри, принеси графин.
Тот же парень, что доставил графский подарок в дом Пейджей, еле двигая ногами, подошел к столу. Аббат протянул руку из своего гроба-исповедальни, схватил сосуд, наполнил его жидкостью из бурдюка, принесенного пастухом, заткнул горлышко пробкой и прикрепил ярлык.
Следующим подошел к столу старый Антуан, часовщик. Он предложил аббату цилиндрический регулятор хода часов. Довольный аббат принял его в качестве арендной платы за год. Друг за другом местные жители подходили к столу Оже и вручали ему порой очень неожиданные находки: пестрые яйца птиц, необходимые аббату для проведения исследований желтка; корзину, полную нарезанного и свернутого в кольца падуба толщиной в палец; голову кабана; птичье гнездо необычной формы; самку корюшки, полную икры и завернутую в мокрый мох. Самый большой дар – осел стоял в углу, так как не помещался на стол. Животное истошно закричало, а потом обильно помочилось прямо на пол, здорово удивив всех собравшихся.
Аббат и сам кое-что дарил. Он раздавал людям закатанные банки с мускусными апельсинами (на самом деле это были не апельсины и даже не мускус, а непонятно что, на вкус напоминающее очень сладкую грушу). Под своим уникальным креслом Оже держал несколько таких банок.
Главную и долгожданную встречу аббат приберег на десерт. Он подошел к женщине с корзиной, полной трав, и к мальчику, который держал папку изуродованной рукой. Женщина поставила на стол корзину, а мальчик вручил графу рисунок. Тот очень долго его рассматривал, водя очками по бумаге. Клод нервно переминался с ноги на ногу. То, с какой радостью облегчился осел, вызвало в мальчике желание справить свою нужду. Он слишком увлекся этими мыслями, чтобы услышать, как аббат приглашает его приехать через неделю в поместье. Мадам Пейдж тут же сама согласилась за Клода. Когда собрание наконец закончилось, мальчик готов был взорваться, но не от того, что наступил переломный момент в его жизни, а от дикого желания опорожнить мочевой пузырь.
Часть II
Наутилус
5
Клод вернулся в поместье через семь дней, как и договаривались. Опустевшему большому залу будто не хватало суеты и толкотни, присущих дню собрания. Теперь здесь мало что напоминало о встрече, разве только едва уловимый запах ослиной мочи да следы жира и запекшейся крови на полу, оставшиеся, по всей видимости, от головы кабана. На столе не было ничего, кроме книг и свитков; все находки и подарки деревенских жителей унесли в кладовую Аббат сидел в своем гробу-исповедальне и читал какой-то трактат, время от времени отрываясь, чтобы окунуть перо в чернильницу и сделать заметку.
Не зная, как правильно представиться, Клод легонько поскреб ботинком об пол, чтобы привлечь внимание аббата. Безрезультатно. Тогда он кашлянул. Снова никакой реакции. Аббат все читал трактат да делал заметки. Резкие движения руки и головы Оже говорили о том, что сейчас его лучше не беспокоить, поэтому Клод решил подождать. Он позволил разуму побродить по закоулкам мозга и обдумать противоречивую информацию о сидящем впереди человеке, которую мальчик получил за последнее время.
Угольщик говорил одно, пекарь Роша – другое, а у владельца «Рыжего пса» Гастона имелась третья версия биографии аббата. От обделенных графским вниманием католиков можно было услышать как похвалу, так и (чаще всего) осуждение. Из всего вышесказанного Клод сделал один вывод: этот аббат – не просто аббат, не отсталый представитель отсталого общества. А если и так, то его отсталость имеет иную природу, которую очень трудно определить. Аббат не питал слабости к модной одежде, не старался изящно выражаться и льстить людям, не бегал за юбками. По крайней мере за местными юбками. Катрин, судомойка в доме аббата, знаменитая многочисленными любовными связями, была доступна и графу. Однако она же частенько слышала шум в его комнате, а пару раз даже видела Оже в объятиях какой-то женщины. Ходили слухи, что аббат был весьма страстен во время этих тайных ночных встреч.