Шкатулка желаний
Шрифт:
Три месяца назад я захотела вести в Интернете вязальный блог, и он сразу же установил у нас дома вай-фай. Иногда, отвалившись от стола, он щиплет меня за щеку и говорит: а ты милашка, Жо, ты моя хорошая девочка. Знаю-знаю, может показаться, что это слегка отдает гендерным шовинизмом, но ведь у него это идет от души! Такой уж он, Жо. Чувствительность, легкость в общении, тонкости при выборе слов — это не по его части. Мой муж прочел не так уж много книг; рассуждениям он предпочитает конспект или даже сразу выводы, подписям — картинки. Ему очень нравился сериал про Коломбо, потому что там всегда с самого начала известно, кто убийца.
А я люблю слова… Мне нравятся длинные предложения и долгие любовные воздыхания, излияния на полстраницы или даже больше… Мне нравится, что за словами иногда скрывают их истинное значение и что словами можно сказать о чем-то совершенно по-новому.
В детстве я вела дневник. Я перестала делать в нем записи в день маминой смерти. Упав, она выбила перо у меня из руки и вообще много чего переломала.
Но я не о том, я про Жо… Так вот, когда мы с Жо что-нибудь обсуждаем, говорю в основном я. Он слушает меня, потягивая свое ненастоящее пиво, а иногда даже кивает — как говорится, в знак согласия, — показывая мне: я, дескать, понимаю, о чем ты говоришь, и мне интересно то, что ты рассказываешь. И даже если на самом деле это неправда, все равно это очень мило с его стороны.
Перед моим сорокалетием Жо взял на заводе недельный отпуск, отправил детей к своей маме и увез меня в Этрета. Мы поселились в гостинице «Игла», на полупансионе. Мы провели там четыре чудесных дня, и я впервые в жизни почувствовала себя влюбленной. Мы отправлялись на долгие прогулки среди прибрежных скал, шли, держась за руки, а когда поблизости никого не было, он прижимал меня к камню, целовал в губы, и его рука игриво забиралась ко мне в трусы. Свое желание он описывал простыми, как окорок без шкурки, словами. У меня на тебя стоит. Ты меня возбуждаешь. А один раз, лиловым вечером, я сказала ему — спасибо, я сказала ему — возьми меня скорей, сказала — и он быстро и грубо сделал это под открытым небом, и мне было хорошо. В гостиницу мы вернулись раскрасневшиеся и с пересохшими губами, как не вполне трезвые подростки, и это одно из лучших моих воспоминаний.
По субботам Жо подолгу засиживается в кафе Жорже с заводскими приятелями. Они играют в карты и ведут мужские разговоры — треплются, известное дело, о бабах, обсуждают своих, иногда делятся мечтами. А иногда свистят вслед девчонкам, ровесницам их дочерей, но, в общем, они безобидные: как у нас говорится, язык распускают, а рукам воли не дают — вот такие у нас мужчины.
Летом дети гостят у друзей, а мы с Жо на три недели едем на юг, в Вильнев-Лубе, в кемпинг «Улыбка», где встречаемся с Ж.-Ж. и Марьель Руссель, с которыми там же и познакомились пять лет назад (а когда вполне случайно познакомились, оказалось, что они живут в Денвиле, всего-то в четырех километрах от Арраса, — бывают же такие совпадения!), и с Мишель Анрион из Вильнева-сюр-Ло, столицы чернослива. Мишель старше нас, но незамужняя — это потому что она сосет косточки от черносливин, уверяет Жо, а где косточки, там и… Вольные разговоры за пастисом, мясо на гриле, сардины; когда очень жарко — пляж в Кане напротив ипподрома и разок-другой аквапарк — дельфины и морские львы, а еще водяные горки, по которым мы с оглушительным визгом съезжаем, и каждый раз наш испуганный визг заканчивается смехом… Детские радости.
Я счастлива с Жо.
Не о такой жизни я грезила в дневниках того времени, когда мама была жива. Нынешняя моя жизнь лишена тех чудес и той прелести, каких мама желала мне по вечерам, присаживаясь на мою кровать. Присаживалась на краешек, поглаживала меня тихонько по голове и шептала: ты талантливая, Жо, ты умная и жизнь у тебя будет чудесная!
Даже мамы врут. Потому что им тоже страшно.
~~~
Только в книгах жизнь можно изменить… И все стереть, все сгладить, иногда лишь одним словом, тоже можно только в книгах. Можно сделать так, чтобы груз перестал давить, чтобы стало легко. Можно бесследно убрать все мерзости — и к концу фразы внезапно оказаться на краю света.
Даниель и Франсуаза увлеклись лотереей восемнадцать лет назад. С тех пор каждую неделю, заплатив всего-навсего десять евро, они начинают мечтать и желаний быстро набирается миллионов на двадцать: вилла на Лазурном Берегу, кругосветное путешествие… и просто поездка в Тоскану, и собственный остров, и подтяжка лица, и бриллиант, и квадратные часики белого золота из коллекции Картье «Сантос-Дюмон», [7] наперебой перечисляют они, плюс сто пар обуви, исключительно от Кристиана Лубутена, с красной подошвой, и самые изящные на свете туфельки от Джимми Чу — никаких других! Да! Еще розовый костюм от Шанель и жемчуга — настоящие жемчуга, как у Джеки Кеннеди, [8] ах, какая же она была красавица!..
7
«Картье Сантос» — первые в мире часы, сразу же задуманные как наручные, были созданы Луи Картье в начале XX века по просьбе друга — Алберто Сантоса-Дюмона, сына состоятельного бразильского плантатора и пионера авиации, которому неудобно было в полете доставать часы из кармана. Картье обещал другу, что часы его будут эксклюзивными, и отказывал всем желающим иметь такие же, так что за 75 лет в мире было продано лишь около восьмисот моделей «Сантос-Дюмон». Лишь в 1978 году была выпущена коллекция «Сантос-Дюмон», ставшая для дома Картье флагманской, а дамские часики добавились к мужским только с 2004 года. Стоят они около 25 000 долларов.
8
Известное жемчужное ожерелье «Jackie О» из трех нитей прекрасного жемчуга было отделано изумрудно-бриллиантовой застежкой, и первоначальная стоимость его на аукционе «Bonhams of England» в 2010 году составляла 47 000 долларов.
Двойняшки ждут конца недели, как другие ждут прихода Мессии. Каждую субботу, стоит только шарам, крутясь и сталкиваясь, покатиться в лототроне, сердца у Даниель и Франсуазы замирают. Сестры задерживают дыхание, вообще перестают дышать, еще немного — и умерли бы, каждый раз хором говорят они.
Двенадцать лет назад Даниель и Франсуаза выиграли достаточно много, чтобы открыть по соседству с моей галантерейной лавкой салон красоты. Каждый день, пока тянулся ремонт, они — чтобы хоть чем-то возместить неудобства — присылали мне по букету цветов, и, хотя с тех пор у меня на цветы жестокая аллергия, мы стали подругами.
Сестры-близнецы и живут вместе, занимая верхний этаж дома на проспекте Расстрелянных, напротив Комендантского сада. Франсуаза несколько раз собиралась замуж, дело доходило почти до помолвки, но свадьба всякий раз — по ее вине — расстраивалась, и в конце концов она навсегда простилась с мыслями о семейной жизни — лишь бы не расставаться с сестрой. Зато Даниель в 2003 году перебралась к сумрачному экзотическому типу с баритоном и черными как смоль волосами, торговому представителю фирмы «Л’Ореаль», сбывавшему шампуни, бальзамы и профессиональные краски для волос. Бедняжка не устояла перед звериным запахом смуглой кожи могучего самца, она просто-таки с ума сходила по его длинным, поросшим черной шерстью пальцам, она мечтала о животной страсти, эта Даниель, она мечтала о жарких схватках, о тугом переплетении влажных тел… но если яйца у этого орангутана были наполнены до отказа, внутренний мир оказался пустым — ужасающей бескрайней пустыней.
Это был великолепный опыт, сообщила мне Даниель месяцем позже, раскладывая дома вещи по местам. Поверь, это был совершенно блестящий опыт: что ни ночь, я получала все, о чем когда-то мечталось. Вот только, сделав дело, представитель лидера мирового рынка напрочь вырубался, заваливался спать и похрапывал, а на рассвете снова отправлялся в свои волосатые разъезды… Уровень культуры у него нулевой, рассказывала Даниель, а нормальной женщине… я — нормальная женщина, что бы там обо мне ни говорили… так вот, нормальной женщине требуется общение, понимание, мы же все-таки не скоты, правда, нам ведь душу подавай.
Вечером того дня, когда Даниель вернулась, мы втроем отправились ужинать в «Куполь», нам с Франсуазой подали розовых креветок с эндивием, а Даниель — аррасские сосиски, запеченные с сыром мароль. Что поделаешь, объяснила блудная сестра, что поделаешь, разрыв оставил во мне дыру, огромную яму, надо же чем-то ее заполнить! Распив бутылку вина, двойняшки с диким хохотом поклялись друг дружке больше никогда не расставаться, а если одна из них найдет себе мужчину — поделиться им с сестрой.
Потом они решили пойти танцевать в ночной клуб «Копакабана» — вдруг повезет и им перепадут сразу два красавчика, сказала одна, ага, двойной выигрыш, засмеялась вторая. Они позвали с собой и меня, но я с ними не пошла: с того самого четырнадцатого июля моих тринадцати лет… с вечера джо-дассеновского «Бабьего лета» и моей едва проклюнувшейся груди я больше не танцую.