Шкатулка желаний
Шрифт:
Когда волнения улеглись, мы с двойняшками упаковали одеяла, пуловеры и вышитые наволочки, которые за дни болезни надарили Жо читательницы моего блога, они же поклонницы моей лавки, и Даниель обещала отнести все это хозяйство в епархиальную благотворительную организацию.
Но самым выдающимся событием нашей жизни — тем, из-за которого сестры вот уже третий день бились в истерике, — был выигрыш в лотерее «Евро-миллионы»: он выпал на карточку, зарегистрированную в Аррасе. В Аррасе, блин, в нашей жопе мира, выигрыш мог достаться нам! — вопили они. Восемнадцать миллионов евро, ну ладно, ладно, пусть это мелочь по сравнению с семьюдесятью пятью миллионами, которые выиграл кто-то из Франковиля, но все-таки это восемнадцать миллионов, ой, меня так и распирает, сейчас лопну! — орали сестрички в два голоса.
И больше всего возбуждало Даниель и Франсуазу, доводя их почти до апоплексического удара, что счастливчик все еще не объявился.
Тем более что у него оставалось всего-навсего четыре дня. Потом, если он так и не заберет свой выигрыш, деньги уплывут, их снова станут разыгрывать.
~~~
Неведомо как, но я это знала.
Я знала, что сорвала джек-пот, еще до того, как поглядела на цифры.
У меня был один шанс из семидесяти шести миллионов, и я его не упустила.
Я заглянула в таблицу в «Голосе Севера». Все совпало.
6, 7, 24, 30 и 32. И звездочки с номерами 4 и 5.
Карточка заполнена в Аррасе, на площади Героев. С использованием генератора случайных чисел. Стоимость билета — два евро.
Сумма выигрыша — 18 547 301 евро 28 сантимов.
Мне стало плохо.
~~~
Жо нашел меня на полу в кухне — в точности так же, как тридцать лет назад я сама нашла маму на тротуаре.
Мы тогда вместе с ней отправились за покупками и уже перешли улицу, но тут я сообразила, что забыла список на кухонном столе, и вернулась за ним, а мама осталась ждать на той стороне.
Спустившись во второй раз, уже со списком, я открыла дверь подъезда и увидела, как мама, повернув ко мне голову, широко открыла рот… но не издала ни единого звука. Только лицо ее исказилось, стало точь-в-точь таким, как на картине Мунка «Крик». [14] А потом она каким-то образом сложилась наподобие аккордеона.
Для того чтобы я осиротела, оказалось достаточно четырех секунд.
Я очертя голову бросилась к маме, но было слишком поздно.
Почему-то, когда кто-нибудь умирает, мы всегда бросаемся к нему слишком поздно. Как нарочно.
14
«Крик» — серия из четырех картин норвежского художника-экспрессиониста Эдварда Мунка (1863–1944). На них изображена кричащая в отчаянии человеческая фигура на фоне кроваво-красного неба и крайне обобщенного пейзажа.
Я слышала рядом чьи-то крики, слышала визг тормозов. Мне казалось, у меня изо рта льются слова — будто слезы из глаз, только слезы не душат, а эти слова меня душили.
Потом на мамином платье, между некрасиво раскинутыми ногами, появилось пятно. Оно росло на глазах, оно позорно расползалось. И в эту секунду я почувствовала в горле холодок от взмаха крыла и ожог от царапнувшего коготка — и мой рот тоже открылся, как у женщины на картине Мунка, как у моей мамы, и из моих искривленных в нелепой гримасе губ вылетела птица. Оказавшись на воле, она страшно закричала, от ее песни застыла в жилах кровь.
Это была Песнь Смерти.
Жо перепугался — решил, что у меня тот самый грипп-убийца, хотел уже позвонить доктору Карону, но тут я пришла в себя и его успокоила: ничего страшного, просто не успела позавтракать, помоги мне подняться, посижу спокойно минут пять, и все пройдет, все пройдет. Ты такая горячая, сказал он, потрогав мой лоб. Говорю тебе, все пройдет, и вообще у меня месячные начались, потому и горячая.
Месячные… Волшебное слово, им можно отпугнуть большинство мужчин.
Хочешь, я тебе что-нибудь разогрею, предложил муж, открывая холодильник, или давай закажем пиццу. Я улыбнулась. Мой Жо. Мой нежный Жо. А если нам разок поесть не дома, может, сходим куда-нибудь? — предложила я. Он поймал падающую банку безалкогольного пива, улыбнулся: сейчас, красавица моя, только куртку надену — и я весь твой.
Мы пообедали в ресторане через две улицы от нашей — во вьетнамском ресторане, где кроме нас почти никого не было, не понимаю, как они еще существуют. Я заказала легкий супчик с рисовыми клецками (b`un than), Жо — жареную рыбу (cha са). Едва официант, приняв заказ, отошел от нашего столика, я взяла мужа за руку, как делала, когда мы были женихом и невестой, двадцать лет назад. У тебя глаза так блестят, прошептал он с ностальгической улыбкой, а если бы ты мог услышать, как бьется мое сердце, подумала я, ты испугался бы, как бы оно не взорвалось…
Еду подали довольно быстро. Я к своему супу едва прикоснулась, и Жо нахмурился. Тебе нехорошо?
Я опустила глаза и прошептала: Жо, мне надо кое-что тебе сказать…
Муж, наверное почувствовав, что это будет важное признание, отложил палочки, аккуратно вытер рот полотняной салфеткой — он всегда старался прилично вести себя в ресторанах — и взял меня за руку. Губы у него дрожали: не пугай меня, ведь ничего страшного не случилось, ты ведь не больна, Жо? Потому что… потому что, если с тобой что-нибудь случится, наступит конец света, и я… У меня на глазах выступили слезы, но одновременно с этим я, как ни старалась сдержаться, не рассмеяться, все-таки не выдержала и засмеялась, и этот смех был так похож на счастье…
Я умру без тебя, Жо. Нет, Жо, нет, ничего страшного, не волнуйся, шепнула я, просто я хотела сказать, что люблю тебя.
И подумала, что ни за какие деньги, никогда не согласилась бы все это потерять.
~~~
В ту ночь Жо любил меня очень нежно и бережно.
Может быть, из-за моей бледности и непривычной слабости? Может быть, потому, что несколькими часами раньше, в ресторане, на него напал безотчетный страх, он испугался, что может меня потерять? Может быть, все дело в том, что мы очень давно перестали заниматься любовью и ему приходилось заново осваиваться с топографией влечения, заново учиться обуздывать свою исконно мужскую грубость и это требовало времени? А может быть, он до того сильно меня любил, что мое удовольствие было для него важнее своего собственного?
Тогда я этого так и не узнала. Сегодня знаю. Но та ночь, господи, — как же она была прекрасна, та ночь…
Как же она напоминала ночи самого-самого начала любви, такие, ради которых согласишься умереть на рассвете, такие, когда ничего не видишь и ни о чем не думаешь, а в мире есть только ты и любимый — вдали от всего, вдали от суеты, злобы, серости… А потом наступает время, когда суета, злоба и серость нашего мира вторгаются в твои ночи, и так тягостно становится просыпаться по утрам, и такими жестокими оказываются разочарования… Потом желание уходит, и на смену желанию приходит скука. А скуку может победить только любовь. Любовь с большой буквы — общая мечта всех нас, всех женщин.