Школа адвокатуры
Шрифт:
Я бы дорого дала, чтобы сказать, что он никогда в глаза не видал Вильсона.
Вот это верно, Эффи,— продолжал фискал.— Где это вы встречались с Робертсоном в то время? Кажется, где-то около Лех-Кая?»
В своем удрученном состоянии доверчивая девушка до сих пор шла за вопросами фискала, потому что он искусно приноравливал их к тем мыслям, которые естественно занимали ее; это были не столько ответы, сколько размышления вслух; человека, рассеянного от природы или придавленного большим несчастьем, нетрудно привести в это настроение рядом искусных внушений. Но последние слова прокурор-фискала были уже прямым допросом; они рассеяли колдовство.
Что это я сказала? — воскликнула Эффи, вздрогнув и выпрямившись на своем сиденье; она торопливо откинула назад свои
«Нет, нет; конечно, нет, — поспешно сказал прокурор, стараясь успокоить ее. — Я хочу только помочь вам, а чтобы помочь вам, мне надо изобличить негодяя Робертсона.
«О, не клевещите, сэр, на того, кто никогда не клеветал на других. Я знаю, что ничего худого о нем сказать не могу и не скажу!»
Чрезмерная настойчивость погубила старания прокурора.
То же происходит и при допросе полоумной Мэдж Диксом; он старается выпытать то, что она знает о «Добром Георге».
А кто был этот Добрый Георг? — спросил Динс, сараясь вернуть ее к прерванной нити рассказа.
О, это был Георг Робертсон; знаете, когда он жил в Эдинбурге; только это не настоящее его имя; его зовут… А зачем вам знать, как его зовут? — вдруг, как бы опомнившись спросила она».
Хотя Мэдж и была сумасшедшей, тем не мене этот отрывок верно указывает, к чему приводит чересчур заметное старание добиться желательного ответа. Можно ли приманить птицу криком?
«Мэдж продолжала отрывочную дикую болтовню, внушаемую ей расстроенным воображением; в этом состоянии она несравненно охотнее говорила и о себе, и о других, чем при попытках выведать у нее что-либо в этом направлении прямыми вопросами или перекрестным допросом».
Только знание людей может подсказать нужные вопросы. В заметках стряпчего их быть не может, хотя в них и могут быть указаны те факты, которых должен касаться допрос. «Спросите о том-то и том-то», «будьте настойчивы по отношению к этому обстоятельству» — это бесполезные указания. Как сделать это, зависит всецело от понимания личности свидетеля, а это понимание является плодом непосредственного наблюдения за ним, когда он стоит перед судом, и знания человеческой природы вообще.
Всякий раз, когда в своем изложении я решался сказать; это правило искусства, хотя доныне нигде не написанное, но могущее быть выраженным с точностью аксиомы,— в каждом таком случае я мог бы подтвердить свои слова примерами: если кому-либо покажется, что их недостаточно, я могу только возразить, что их слишком много.
Каким случайным делом было наше адвокатское искусство в былые годы! Бесконечные речи, тянувшиеся по часам, иногда по целым дням; неумелые и потому также нескончаемые перекрестные допросы; первоначальные допросы, которые, вместо того чтобы расположить все данные дела в соответственном порядке, сбивали все в кучу, как на складе старой мебели; председательские наставления, скорее в духе «расширения торговли по случаю ремонта», чем в виде точного изложения фактов для облегчения присяжных, и — я позволю себе сказать, не к достоинству милорда судьи. Мы видели все это своими глазами; и грустное наблюдение за всеми этими несовершенствами побуждало меня набрасывать на бумаге замеченные ошибки, с тем чтобы избегать их на будущее время.
Однако, скажут, величайшие адвокаты прошлого не знали писаных правил, а все прочие с успехом обходились без них. Могу только сказать, что великие адвокаты: Эрскин, Брум и немногие другие знали все правила, хотя правила и не были написаны. Стоит только просмотреть их речи, чтобы убедиться в этом; и стоит также проследить за деятельностью тех, которые не знали правил, чтобы убедиться, что, хотя они легко обходились без этого знания, их клиенты много выиграли бы, если бы их поверенные обладали некоторыми познаниями в искусстве, которому служат.
Не знаю, позволительно ли будет привести здесь азбучный пример самого неудачного приема, какой только можно представить
За свидетельской решеткой стоит полицейский констебель. Раздается нежный вкрадчивый голос: перед чарами такого голоса, казалось бы, нет сил у свидетеля удержать ответ, долженствующий распахнуть перед подсудимым ворота тюрьмы на все четыре стороны: «Скажите, пожалуйста, констебель, были у вас какие-нибудь определенные основания к задержанию подсудимого? Почему, собственно, заподозрили вы его в этой краже?» (правила английского судопроизводства не допускают показания о личности подсудимого со стороны свидетелей обвинения; оглашение прежней судимости также воспрещено).
Вот и образец прямого вопроса. Судьи любят прямоту в сторонах, присяжные восхищены изящным обращением защитника, полицейский доволен, что ему не ставят ловушек под ногами.
Почему заподозрил? — повторяет свидетель; да потому, что это первый вор в целом околотке.
Я мог бы подняться от этого скромного начала до очень высоких пределов негодности, но к чему это? Всем известно, что посредственные адвокаты старой школы были столь же свободны от всяких познаний в области того искусства, которое должно было лежать в основании всей их деятельности, как если бы вы взяли первого встречного рабочего на улице и, надев ему парик и тогу, послали его вести дело в суде. Несомненно даже, что он сделал бы меньше ошибок, ибо скорее дошел бы до конца всех своих стараний. Я знаю, что плохой адвокат может добраться почти до самого конца процесса, не выдав своей негодности клиенту. Стряпчие, по-видимому, думают, что все люди стоят приблизительно на одинаковом умственном уровне и что адвокаты поступают в сословие так же, как механическая обувь на рынок: все под один образец; разница только в размерах, но не в выработке.
Вся эта посредственность служит своему посредственному назначению, но адвокатское искусство должно стоять выше этого. Человек, севший за вист, не зная правил игры, не представляет более жалкой фигуры в глазах опытных игроков, чем адвокат, не знающий правил своего искусства, никогда не думавший о том, как, почему, когда, каким способом, в каком тоне следует задать вопрос; кто не научился читать в ответах свидетеля, прислушиваться к его тону, следить за его обращением и за многими другими подробностями, выясняющими значение его показаний. Палить в свидетеля вопросами нетрудно, но и бесплодно; это не искусство; длинные речи можно тянуть по часам, но это прямая противоположность искусства. Это умеет почти всякий. А если задуматься над тем, что в деле бывают поставлены на карту жизнь, достояние, общественное положение, честь и доброе имя людей, вверившихся адвокату, то нельзя не сказать, что нравственный долг обязывает его потрудиться настолько, чтобы усвоить хотя бы основные начала того искусства, которое служит успеху в этой ответственной борьбе.
ГЛАВА I
Вступительная речь
Не без значительных сомнений передал я эту книгу в руки издателя. Мне казалось самонадеянным давать какие бы то ни было указания по столь важному предмету. Но, обсудив свои колебания, я пришел к заключению, что тот, кто предлагает начинающим некоторые замечания, основанные на старательном изучении приемов, излюбленных лучшими знатоками дела, еще не выражает этим притязаний на имя великого адвоката. Не нужно быть талантливым писателем для того, чтобы написать критику о книге, или художником, чтобы с должным пониманием относиться к произведениям величайших мастеров, появляющихся время от времени на стенах Королевской академии. Не какой-нибудь артист, а самый заурядный обыватель заметил, что один великий художник изобразил живого красного омара в корзине свежей рыбы. Зачем же думать, что я ищу признания за собой чего-либо иного, кроме обыкновенной наблюдательности, нужной для того, чтобы, изучая искусство наших мастеров или восхищаясь их изящными причудами, подметить и промах, и удачный прием.