Школа адвокатуры

Гаррис Рихард

Второе необходимое условие заключается в том, чтобы быть логически последовательным; без этого ваша речь не будет даже понятной. Отдельные мысли могут быть усвоены слушателями, но вся речь останется набором слов и путаницей понятий.

Я отнюдь не хочу сказать, что вы обязаны представить логическое освещение процесса с обеих сторон; таким путем вы могли бы погубить и себя, и своего клиента. Я разумею освещение дела в ваших интересах, притом независимо от того, обращаетесь ли вы к людям образованным или невежественным. Человеческий ум есть машина рассуждающая, и он легче усваивает доводы, изложенные в логической последовательности, нежели такие, в которых посылки и выводы представляются в исковерканном виде. Задача ваша не в том, чтобы вселять в них недоумение или возбуждать удивление, а в том, чтобы разумными соображениями доказать им вашу правоту.

Умелый и опытный адвокат всегда различит среди присяжных заседателей того, которому подчиняются другие; к нему он и обратит свою речь. Ему нетрудно будет убедиться и в том, произвели ли его слова известное впечатление, или нет. Если это удалось, нет нужды особенно заботиться о прочих,

разве бы между ними нашлись люди, заранее предубежденные. Если такие есть в составе присяжных, необходимо разобрать эти предвзятые мнения и, если можно, рассеять их; иначе один или двое разумных присяжных окажутся бессильными справиться с предубеждениями остальных. Ум и предубеждение — это две силы, действию которых более всего поддаются присяжные. Если у них нет предвзятых мнений, вы выиграете дело, убедив умнейшего. Если этого нельзя сделать, попытайтесь склонить в свою сторону слабейших, ибо, если это удастся вам, вы не проиграете. Когда козыри вышли, и двойки и тройки могут брать взятки, а вы имеете такое же право выиграть дело голосом совершенного невежды, как глубокого философа. Присяжные вас слушают; вы вольны пользоваться любым честным и законным доводом, чтобы обратить их в ваших союзников, представив им дело в том виде, который наиболее подходит к их взглядам и настроению. Тот, кто прямо просит их жалости, — плохой адвокат; а кто изображает им факты так, что вызывает в них сожаление к своему клиенту, тот — настоящий оратор. Этот знает людей, тот — нет. Одному вы сочувствуете, другого презираете.

Если вы хотите, чтобы вас понимали и ценили присяжные, как общего, так особого состава (при известных условиях, преимущественно в гражданских процессах, стороны имеют право требовать, чтобы дело было рассмотрено присяжными с повышенным цензом), остерегайтесь говорить красно; это большая ошибка. Высокий слог не к месту в рядовом гражданском споре и вообще никогда (разве перед лицом романтической девы) не достигает той силы и убедительности, которые даются правильным выбором обыденных слов. Он так же далек от естественности, как пестрый наряд акробата, и также малопригоден для будничной деловой работы. Часто приходится слышать адвокатов, которые облекают свои мысли в непонятные фразы, похожие более на истерические писания дамской литературы, чем на здравый язык мужа и сведущего юриста. Дельный и талантливый человек должен много работать и пройти долгий искус, прежде чем решиться украшать свою речь узорами риторики; самый талантливый, законченный оратор будет пользоваться ими лишь в ограниченном количестве; обилие риторических фигур, как и простое многословие, скорее затемняет смысл речи, чем поясняет его. Более всего следует остерегаться искусственности: она раздражает всякого слушателя, и нельзя не испытывать некоторого пренебрежения к тем, кто прибегает к ней. Аффектация есть признак слабости даже в сильных умах, и хотя ее иногда терпят в умных людях, ею никто не восхищается; в устах людей заурядных она вызывает просто презрение.

В суде, за исключением лишь редких случаев, высшие дары ораторского искусства представляют неуместную роскошь; судебный спор ведется в ограниченных пределах, идет проторенными путями; их и следует держаться; в числе этих путей красноречия нет; другими словами, следует избегать того, что принято называть красноречием. На что был бы похож адвокат, который вздумал бы подражать бурным размахам Берка или Шеридана в деле о столкновении двух уличных повозок? Не в каждом процессе решаются судьбы империи; можно защищать великобританского карманника и вести защиту в самых широких границах, не подвергая жестоким нападкам британскую конституцию. Строго говоря, от адвоката требуется только, чтобы он толково и просто изложил присяжным обстоятельства дела. Чем меньше слов, тем лучше, и чем меньше рассуждений, тем больше шансов, что они отнесутся с доверием к вашему требованию. Как могут они сделать это, когда вы торопитесь представлять доказательства, прежде чем ваш противник успел возразить вам хотя единым словом? Иной раз адвокат уже во вступительной речи заявляет присяжным, что истец держался правой стороны, и он докажет им, что иначе и быть не могло, потому что и т. д. и т. д.; как будто ему на каждом шагу приходится сталкиваться с невероятностями, опровергающими его домогательства. Нельзя придумать худшего вступления; оно с самого начала бросает тень сомнения на собственный рассказ оратора. Я сейчас едва не сделал той же ошибки, сказав, что, если кто сомневается в этом, пусть пойдет послушать, что говорят в Вестминстерском уде; но это слишком грубый промах, чтобы доле останавливаться на нем.

Главное основание доверия присяжных к вашим заявлениям до возражений противной стороны заключается в том, что ваши свидетели подтверждают их своей присягой. Если противник представит факты, опровергающие ваши требования, тогда очередь за вашей аргументацией, и доводы ваши сохранят интерес новизны, который утратили бы, если бы присяжные уже знали их; они не будут похожи на лезвие ножа, притупившееся от резьбы на показ; когда нет зерна, мельник останавливает мельницу.

Другое преимущество оратора, не высказывающего своих доводов преждевременно, заключается в том, что его противник лишен возможности обратить его соображения против него самого или подогнать свою аргументацию к вашим теориям. Другими словами, следует уяснить себе игру противника, прежде чем открывать ему свои лучшие карты.

Я старался остановить внимание начинающих на этом указании, хотя бы ценой повторения, потому что считаю его в высшей степени важным. Слабой и неосмотрительной вступительной речью можно заранее погубить и прочное дело.

Первое, что надо сделать вступительной речью, это внушить присяжным твердое убеждение в том, по крайней мере, что вы уверены в своей правоте. Это может показаться столь очевидной азбучной истиной, что о ней нечего говорить; всякий адвокат, конечно, понимает это. Мы все знаем или думаем,

что знаем это. Очень молодой человек скажет: «Конечно, присяжные должны видеть, что вы считаете свое дело правым. Кто же не знает этого?» — Так. Но я говорю не о том, что это надо знать, а совсем о другом: о том, чтобы присяжные были убеждены в этом. Знание — превосходная вещь: но само по себе оно может быть совершенно бесполезным, как скажет вам хороший игрок в крикет. Знания у всех бывает много, и, говоря вообще, чем моложе человек, тем больше он знает. Но мне приходилось встречать адвокатов, которые держали себя на суде так, как будто сами нимало не верили в свое дело. Слова и тон их были недостаточно серьезны: это гибельная ошибка. Ничто так не раздражает присяжных, как неуместная игривость в выражениях адвоката. Едва ли нужно пояснять, что такая развязная игривость в словах ничего общего не имеет с юмором, под видом коего ее нередко подносят присяжным. Юмор, когда он кстати, есть одно из самых вкрадчивых свойств речи; он может быть уместен почти во всяком деле и составляет одну из самых привлекательных и полезных способностей адвоката. Но надо обладать настоящим даром, а не дрянной подделкой; между тем и другим не меньше разницы, чем между веселым смехом человека и осклабленной мордой уличной собаки.

Существует еще немаловажная ошибка в адвокатском искусстве: это постоянное забегание навстречу противнику. Эта такой же промах, как приведение доводов в подкрепление ваших утверждений, прежде чем против них сделаны возражения, но, может быть, еще более опасный. Некоторые адвокаты считают правильным предсказывать доводы защиты и сразу разбивать их. Это было бы, несомненно, превосходной тактикой, если бы она была выполнима; но не всякому дано быть Давидом и сразу вывести противника из строя. Нынешние судебные порядки не допускают этого: приходится поступаться легкой победой в пользу правосудия, сразиться с противником на разных условиях: он имеет право построить свое возражение так, как ему выгоднее; ваша задача — разбить его, если можно. Если даже вы заранее в точности знаете намеченную им систему, все-таки не всегда благоразумно сойтись с ним на полпути. Но в девяноста девяти случаях из ста вы не знаете, каким образом поведет он дело, хотя, может быть, и знаете, в чем будет заключаться сущность его возражения. После его ответа, когда он уже высказал свои доводы, вы знаете его систему в точности, и если вы все-таки не в силах разбить его теперь, то нет сомнения, что и раньше не могли бы сделать этого. Не бросайтесь на противника, пока он не перескочит через яму; не то может случиться, что вы окажетесь в очень неприятном положении на полдороги.

Часто приходится слышать, как молодой (а иной раз и немолодой) адвокат заявляет, что он «отказывается представить себе, что может возразить против иска его почтении противник», — -что «это, г-да присяжные заседатели, поистине безнадежный иск». А между тем часто, и даже большею частью, за этими заявлениями следует вердикт в пользу почтенного противника, защищавшего безнадежное дело. Нельзя представить себе ничего менее искусного и менее целесообразного, чем такие преждевременные выпады на противника. Эти заявления хуже чем бесполезны. Они не входят в число необходимых частей вступительной речи; не составляют доказательств; не придают большей силы основному положению, и они неверны. Они не производят впечатления ни на судью, ни на присяжных; но зато бывает, что поверенный, не умевший воздержаться от них, оказывается в самом жалком положении. Если у почтенного противника действительно безнадежное дело, ему не скрыть этого и без ваших напоминаний; а если против иска есть серьезные возражения, они не исчезнут от того, что вы скажете, что их нет. Это только устарелая уловка прежней, ныне уже почти вымершей школы. Адвокат, прибегающий к такому приему, выказывает ни на чем не основанную притязательность и непозволительную самонадеянность: он как бы присваивает себе роль судьи и присяжного в своем собственном деле и, мало того, как бы хочет отнять у своего противника право возражать на предъявленные к нему требования.

Я не стал бы говорить больше о вреде громких фраз, если бы это не было одной из обычных и худших ошибок молодых адвокатов. Всякому, конечно, приятно бывает проветрить перед публикой свой ораторский талант, но в этом, как и в проветривании других вещей, есть и нехорошая сторона: делаются заметными прорехи. Вообще говоря, чем меньше слов, тем лучше речь. Все, что говорится не для того, чтобы выразить определенные мысли, лишнее, и, если уже допускаются такие ненужные слова, они должны быть отборного качества: не служа существу речи, они могут служить ее достоинству или украшению. Скажут, пожалуй, что сухая речь не может быть прекрасной речью. Возможно, что это так; я не отрицаю, что цветы красноречия придают известную привлекательность как оратору, так и его речи. Несомненно, что каждому следует упражняться в таких украшениях речи и пользоваться ими, когда он вполне их усвоит, но не раньше. Но напыщенность слога есть не красота, а уродство, и единственное упражнение в этом направлении заключается в том, чтобы раз и навсегда отказаться от такого слога. Бедность языка — одно, тщательный подбор слов — другое, и величайшая бедность языка может совмещаться с величайшей напыщенностью слога. Приходится часто слышать адвокатов, которые говорят не менее получаса, не высказав ни единой мысли: они напоминают те мутные ручьи, которые после наводнения растекаются по всем направлениям, не находя ни входа, ни выхода, ползут, громко шумят безо всякого толку и нигде не могут остановиться.

Никто, конечно, не скажет, что надо забыть об украшении речи. Напротив того, ими надо пользоваться самым тщательным образом, но так, чтобы за украшениями не стало незаметным то, что они должны сделать лишь более привлекательным. Впрочем, большинство наших ораторов едва ли может заслужить упрек в злоупотреблении цветами красноречия. Мне никогда не приходилось замечать у нас особого изобилия стилистических красот. Но и алмазы, как бы ни были они редки и ценны, не всегда бывают к месту, чтобы украсить человека или вещь.