Школа добродетели
Шрифт:
«S’il pleuvait, bien que le mauvais temps n’effrayat pas Albertine, qu’on voyait parfois dans son caoutchouc, filer en bicyclette sous les averses, nous passions la journde dans le casino ou il m’eut paru ces joursla impossible de ne pas aller» [59] .
Это предложение так потрясло Эдварда, что ноги его чуть не подкосились. Это была совершенно заурядная фраза из повествования, описывающего привычную жизнь в Бальбеке, ничуть не драматичная и не исполненная скрытого смысла, — обычная… но Эдвард словно читал весомые строки Священного Писания или кульминационную часть великой поэмы. Эти существительные bicyclette, averses, caoutchouc, эти глаголы, эти грамматические времена, это nous, это impossible, Альбертина filant под дождем… Эдварда переполняли чувства, и он сел в одно из длинных низких кресел, обитых скользкой кожей. Французское предложение пришло к нему с необыкновенной свежестью, как дыхание чистого воздуха к заключенному, как внезапно раздавшийся звук музыкального инструмента. Весть о других местах, о
59
«Не боявшаяся ненастья Альбертина нередко под ливнем катила в непромокаемом плаще на велосипеде, и все же обычно, если шел дождь, мы проводили весь день в казино, куда я считал невозможным не пойти в такую погоду» (фр.). (Пруст М.Под сенью девушек в цвету.)
Эдвард вдруг вспомнил, как кто-то говорил об Уилли Брайтуолтоне, будто тот верит в спасение через Пруста; и на миг старая убогая фигура Уилли предстала перед ним в тусклом свете, как посланник и символ чего-то лучшего. Лучшего, чем что? Он смог подняться, смог пересилить себя и выйти. Всегда можно найти другоеместо, и доказательство этому — то самое место, где он теперь находился; а неожиданное чувство, от которого мгновение назад он чуть не упал в обморок, было светлой радостью.
Эдвард медленно поднялся. У него больше не было желания читать книгу, и он поставил ее в шкаф. Все это принадлежало будущему. Как и собирался, он пошел к двери, а потом двинулся вдоль тыльной стороны дома. После дождей солнце сияло над болотом, и поднимался парок. Небо вдали было ясным. Взобравшись повыше, он сумеет увидеть море. Эдвард вдруг подумал, что море он увидел только раз после своего прибытия — во время второго визита к Джессу; он тогда разглядел лодку с белым парусом. В другие дни либо стоял туман, либо низко висели тучи. Сегодня море наверняка видно с верхнего этажа в Восточном Селдене, да только Восточный Селден для Эдварда недоступен. Он подумал, не попробовать ли еще раз перебраться через болото, потом решил направиться к реке, перейти на другой берег, что теперь, наверное, удастся без особого труда, и подняться к дромосу. Он прошел мимо падубов, мимо теплиц и огорода. Наконец он увидел тополиную рощу, сверкавшую золотыми листиками. Фруктовый сад лишь начал цвести, тугие белые бутоны окаймлялись красным. Именно здесь Эдвард и встретил лесовика, сунувшего ему послание от Брауни. Человек вручил записку и не уходил, пока Эдварда не осенило: он ждет вознаграждения. Второпях протягивая деньги, Эдвард подумал, что за это письмо готов дать гораздо больше — только попроси.
Железнодорожный коттедж
Дорогой Эдвард!
Я думала о нашем разговоре. Боюсь, я могла показаться тебе довольно суровой и враждебной. Для меня было очень важно выслушать правду о том, что случилось, узнать точно все подробности, чтобы я могла добавить их к общей массе этого жуткого происшествия и увидеть его, осознать в той степени, в какой только возможно. Конечно, это тоже тайна, и с этим нужно жить как с тайной. Для меня было бы невыразимо больно не узнать все о событиях того вечера, не у слышать это от тебя, твоими собственными словами. Ты можешь представить, что я слышала разные рассказы и измышления. Надеюсь, ты поймешь. Когда мы с тобой беседовали, я думала о себе, и ты мог счесть меня очень эгоистичной, решить, будто я не понимаю, насколько ужасно все это было для тебя. По крайней мере, теперь я знаю, что вы с Марком были хорошими друзьями, а потому испытываю к тебе особые чувства — добрые чувства. Хорошо, что ты так откровенно ответил на мои вопросы. Это было непросто, но ведь ты, наверное, почувствовал и облегчение. Ты сказал, что я нужна тебе, и я думаю, что нам нужно поговорить еще раз. Откровенно говоря, я хочу спросить тебя кое о чем. Но на самом деле я понятия не имею, что ты чувствуешь в связи со всем этим… Отчасти могу представить, как тебе трудно — не только потому, что тебя обвиняли другие, но и потому, что ты сам себя винишь. Несмотря на те слова у реки, ты, возможно, на самом деле больше не хочешь меня видеть, чтобы не вспоминать случившегося и не чувствовать себя виноватым от одного сознания, что я — это я. Ты сказал, что моя мать писала тебе жуткие письма. Я очень сожалею об этом. Пожалуйста, не обвиняй ее. Пойми, ей тоже требуется помощь. Ей необходимо прекратить ненавидеть тебя, эта ненависть поедает ее. Возможно, помогая мне, ты поможешь и ей. Я пока не очень понимаю, каким образом, но это вполне реально. Иногда я впадаю в отчаяние. Этой запиской сообщаю тебе, что завтра (во вторник) утром я буду в коттедже одна. Все уехали в Лондон, и я тоже уезжаю дневным поездом. Если захочешь прийти утром (не слишком поздно), ты застанешь меня. Но если не захочешь или не сможешь прийти, я тебя пойму.
С наилучшими пожеланиями,
твоя Брауни Уилсден.
Дочитав письмо до конца, Эдвард чуть не сошел с ума. Его переполняли сильнейшие эмоции, к которым примешивалось столько боли и радости, что во второй раз за день, но в гораздо более сильной степени он ощутил себя больным и на грани обморока. Он зажал письмо в руке, побежал мимо фруктового сада к тополям и прижался
— Левое колесо еще крутится, — сказала Мидж.
Машина самым смешным образом завязла на травянистой обочине одной из узких дорожек, среди которых они опять потерялись, съехав с шоссе. Земля не выглядела особенно влажной или глинистой, когда Гарри в раздражении сдал назад, чтобы развернуться в обратном направлении, но тут выяснилось, что в траве была неглубокая канавка. Они провозились целый час, пытаясь сдвинуть автомобиль с места — подкладывали под колеса газеты, камни, ветки, даже один из старых пиджаков Гарри. Машина отказывалась двигаться. Мидж была на грани изнеможения, лицо ее раскраснелось от напряжения — она подсовывала что-то под колеса, толкала машину, пока Гарри газовал, все глубже увязая, помогала ему откидывать в сторону землю, напоминавшую тесто. День уже клонился к вечеру, небо заволокло тучами, и все вокруг потемнело.
Пикник прошел великолепно. Они свернули на равнину, намереваясь доехать до моря. Однако выяснилось, что Мидж не очень ясно представляет себе местонахождение Сигарда, так что не имело смысла искать его в этом бескрайнем просторе, где они тут же потеряли ориентацию. Оставалась возможность, что они увидят башню издалека, но пока этого не случилось. Они поели на небольшой возвышенности, сидя на сухой, ощипанной овцами траве и созерцая церковь, опознать которую без путеводителя было невозможно. Гарри купил сэндвичи, салями, пирог со свининой, помидоры, сыр, пирожные, яблоки, бананы и сливовый кекс. Они съели большую часть купленной еды и выпили две бутылки испанского вина, разливая его по стаканам, купленным в том же магазине, что и штопор. Потом они немного повалялись на травке в объятиях друг друга. Они еще никогда не занимались любовью на природе, а когда сделали это, преисполнились гордости и счастья. Местность казалась совершенно безлюдной. Потом они уснули, а проснувшись, двинулись в сторону моря, но вскоре выяснилось, что у них совершенно противоположные представления о том, где оно находится. Гарри, гордившийся своим чувством направления, был вынужден ехать наобум, полагаясь на редкие дорожные указатели. Потом они повернули вместе с дорогой, которая перешла в проселок, и решили развернуться в обратном направлении. Вернее, попытались развернуться, вследствие чего забуксовали на поросшей травой обочине, на вид такой твердой и надежной. К счастью, им не нужно было спешить в Лондон, поскольку ни
Томаса, ни Мередита не было дома. Гарри даже подумал, что случайное разоблачение теперь может пройти совершенно безболезненно. Но на него действовало растущее беспокойство Мидж, ее страх выбивал его из колеи, а все происходящее становилось утомительным. Небо тем временем темнело, и рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось.
— Пожалуй, я пойду и поищу кого-нибудь, — предложил Гарри.
— Да, но в какую сторону идти?
— Не знаю! Мы понятия не имеем, где находимся. И на кой черт мы поперлись в эти богом забытые равнины? Я в жизни не видел такого бессмысленного пейзажа.
— Я тебе говорила, что тут болота, топи, или как уж они называются. Ты напрасно так раздражаешься… если бы ты сдавал назад осторожнее…
— Если бы мы остались на шоссе, теперь были бы уже дома, в нашей квартире, и пили виски! У меня полный холодильник выпивки.
— Не расстраивайся! Мне очень жаль.
— Оставайся здесь. Будет холодно — залезай в машину.
— Нет-нет, я пойду с тобой. Мне одной будет страшно.
— Еще не стемнело. Ты устанешь, и мне придется идти медленнее. Посмотри на свои туфли! Ты не помнишь, нам по пути не попадалась мастерская?
— Нет. Кажется, была ферма — то того, как мы свернули на дорогу, по которой выехали сюда. Но ведь эта дорога должна куда-то вести.
— К какому-нибудь сараю. Я его вижу. По крайней мере, когда стемнеет, мы увидим огни.
— Ах, Гарри… неужели так долго? Нам понадобится трактор?
— Да нет, обычной машины будет достаточно. У меня в багажнике буксир.
— Пожалуйста, возьми меня с собой, пожалуйста!
— Ну хорошо, только накинь плащ, не то замерзнешь. А пока давай выпьем виски — тут у меня в бардачке есть.