Школа гетер
Шрифт:
Как всегда, когда речь шла о письменных заданиях, среди будущих гетер началась некоторая суматоха. Девушки, которые обычно старались держаться поближе к Мауре, теперь с заискивающим выражением косились на Лаис и ее подруг.
Однако Лаис не удалось даже взяться за стилос: Кирилла поманила ее скрюченным пальцем и, когда девушка приблизилась, заговорщически шепнула:
— А теперь расскажи мне, о Лаис — ведь так твое имя? — чью память ты пробудить возмечтала.
— Я… я же говорю, что просто так спросила, — растерянно забормотала Лаис.
— Не лги мне! — погрозила Кирилла. — В одном из снов своих вещих видела я этот наш разговор.
— Ты, великая пифия, видела во сне меня? — изумилась Лаис. — Но почему?!
— Я, засыпая, надеялась видеть опасность, грозящую храму, —
Лаис даже покачнулась:
— Опасность грозит храму из-за меня?!
— Глупая девка, — рассердилась Кирилла. — Разве я это сказала?! И не ори — всех тут перепугаешь напрасно! Я увидала тебя — и память того человека, которому ты так благодарна, что все готова ради него совершить.
— Ты видела во сне его память?! — всплеснула руками Лаис. — Ты знаешь, что с ним случилось?!
— Кто он? — настойчиво спросила Кирилла. — Скажи его имя, коль знаешь!
— Фаний, торговец из Афин, — выпалила Лаис. — Здесь его зовут Килидой из-за родимого пятна на плече.
— А как того юноши имя, которому Фаний спас некогда жизнь и который теперь заправляет в доме его, как хозяин?
— Орестес, — пробормотала Лаис, чувствуя, что у нее похолодели пальцы от изумления: Кирилла и в самом деле была колдуньей и провидицей!
— Правильно, да, — кивнула Кирилла. — Сии имена в моем сне прозвучали! Значит, воистину прошлое Фания мне приоткрылось и могу я тебе обо всем сообщить.
— Почему? — прошептала взволнованная Лаис. — Почему ты хочешь открыть мне это?
— Я ведь уже говорила, что была среди пифий в Дельфийском святилище, — медленно и торжественно произнесла Кирилла. — То, что мы бога служили устами, наложило на всю нашу жизнь отпечаток священный. Бывшие пифии годны нечто более важное делать, чем болячки людей врачевать иль помогать молоденькой глупой девице приворожить жениха. Мы годимся на большее даже, чем обучать магии жриц Афродиты и твердить всякие глупости вроде того, что трава сатирьон возбудит любого мужчину, коли у головы ты положишь эту траву, но если ж во время соитья положить ее в ноги, самый неистовый муж ослабеет и будет с тоскою взирать на орудие, что вдруг поникло бессильно. О, это все ерунда, чепуха, это мелочь! Бывшие пифии Дельф, пифии, что Аполлону служили, использовать силы должны — свои вещие силы! — чтобы исправить тот вред, какой люди приносят себе же подобным. Сейчас, мне известно, свершилась великая несправедливость. И ты, именно ты можешь исправить ее. Это открыли мне сны, и я готова поведать тайну тебе… тайну большого злодейства!.. Вы там пишите, пишите! — махнула она своей ручонкой, больше напоминающей цыплячью лапку, на девушек, которые с любопытством косились на колдунью и Лаис, что так таинственно и тихо переговаривались неведомо о чем. — А ты сядь вот здесь. Прислонись-ка к стене да закрой поскорее глаза. Ну, смотри же и слушай! И решай уж потом, что со всем этим делать!
— …Ну что, Алфия? — ласково спросил Фаний, поглаживая жену по животу. — Неужто твое чрево все еще пусто?
Алфия лежала, свернувшись комочком. Фаний умиленно смотрел на ее нежные плечи, которые чуть заметно вздрагивали, и понимал, что она не может сдержать слез. Так было всегда после того, как Орестес оставлял ее ложе. Бедняжка Алфия умирала от стыда, и эта ее стыдливость смягчала ревность Фания. Если бы она испытывала наслаждение в объятиях этого жалкого раба, может быть, Фаний уже не справился бы с ревностью, не перенес бы мучений, которым подвергал сам себя каждую ночь вот уже несколько месяцев. Однако Орестес все еще не оплодотворил Алфию, и Фаний с горечью думал, что он ошибся в выборе. Кто бы мог подумать, что этот юный красавец окажется неспособен сделать то, ради чего был спасен от насилия и позорной гибели?
Конечно, Алфия понимает: эти вынужденные сношения с другим мужчиной ей придется продолжать, чтобы все же зачать ребенка. Фаний это тоже понимает. Он должен еще какое-то время сдерживать ревность и длить свои мучения. Но с Орестесом пора расстаться. Мальчишка ни на что не годен!
Что с ним делать? Убить?
Фаний вздохнул. С самого начала он был убежден, что это решение — единственно возможное и его будет легко исполнить. Но чем больше проходило времени, тем более трудным становилось исполнить задуманное. Хоть иногда он ненавидел Орестеса за то, что тот владел Алфией, но все-таки Фаний успел привязаться к юноше. Днем тот был так приветлив, услужлив, трудолюбив, расторопен и сообразителен! Оказалось, что этот островной козопас, у которого на первый взгляд не было ничего, кроме изумительной красоты, обладает сноровкой и сметливым умом. Он насквозь видел вороватых рабов и обличал их перед хозяином. Благодаря Орестесу Фаний узнал, что его обкрадывал прежний управитель, и выгнал паршивца. Теперь надо было искать кого-то другого, но Фаний все чаще думал о том, как было бы хорошо подучить Орестеса и поставить его управлять афинским домом. Сам Фаний не любил Афины, хоть это и был его родной город. Он бы очень хотел переехать в Пирей, жить у моря, как Элий, завести собственный корабль, создать хорошую команду и отправлять судно в торговые плавания. А сам Фаний не расставался бы с Алфией, растил сына, которого родит в конце концов его жена…
Нет, Орестеса нельзя оставлять ни в Афинах, ни в каком-нибудь другом доме. Воспоминания о том, как он стонал, извергаясь в лоно Алфии, могут рано или поздно свести Фания с ума! Юношу надо продать. Убивать жалко, а продать в какой-нибудь другой город — можно.
Фаний сообщил об этом жене, однако та не шелохнулась: наверное, уже уснула и не слышала его.
А Фаний не спал и все думал, думал…
Орестес не сумел оплодотворить Алфию — значит, придется поискать другого раба, который смог бы сделать это. Конечно, трудно будет найти второго такого красавца, но тут уж не до красоты, главное — плодовитость. Нужно искать раба, о котором точно известно, что у него есть дети. Если смог сделать одного ребенка, сделает и другого. Ах, как хотел Фаний, чтобы у него было много детей! Но будет безмерно рад и единственному сыну или даже дочери. Перед ним вдруг возникло лицо прелестной девочки, похожей на Алфию, и он блаженно улыбнулся, засыпая.
Ладонь его соскользнула с плеча жены.
Алфия приподнялась, осторожно оглянулась. Муж крепко спал.
— Время этого мальчишки истекло, — вдруг пробормотал он сквозь сон.
Алфия судорожно вздохнула, глядя в темноту глазами, все еще блестевшими от слез.
…Фаний проснулся оттого, что его томила жажда. Почти не открывая глаз, он протянул руку вправо — здесь на столике всегда стояла чаша с водой. Фаний нашарил ее, коснулся края губами — и разочарованно вздохнул: там было пусто.
— Что за нерадивые рабы пошли, — проворчал он, спуская ноги с ложа, и только теперь заметил, что жены рядом нет.
Иногда, когда у Алфии приходили лунные дни, она уходила спать отдельно. Но ее дни, кажется, недавно миновали. Куда же она подевалась теперь? Может быть, отправилась в отхожее место?
Но надо позвать раба принести воды.
Он хлопнул было в ладоши, однако Орестес не появился.
Фаний вскочил с постели и заглянул в соседнюю опочивальню, где могла спать жена. Ее ложе было пусто, сундук открыт, а на полу — он ясно видел это в лунном свете — валялись какие-то вещи. Вот платок, который когда-то привез Фаний из Микен в подарок жене, но Алфия его не любила. Не любила она и этот браслет, изделие знаменитого ювелира с острова Лемнос, а эти сандалии ей натирали ноги, она их никогда не носила… Что же это значит, почему Алфия вдруг вытащила из сундука именно эти нелюбимые вещи?
Фаний заглянул в сундук — да так и ахнул. Сундук был пуст, совсем пуст.
«Она сбежала от меня! — догадался Фаний. — Сбежала со всеми вещами, а эти, ненужные и нелюбимые, бросила! И меня бросила, будто какие-нибудь сандалии! Почему?! Что я сделал?! Чем провинился?!»
Фаний хотел закричать, поднять тревогу в доме, но горло его словно судорогой свело, он не мог издать ни звука. Так, молча, разрываемый изнутри горем, негодованием, воплем, он пронесся по всему дому, бессмысленно надеясь, что жена еще здесь, что никуда не ушла, что это просто какая-то глупая шутка… И чуть не зарыдал от счастья, вдруг услышав ее встревоженный голос во дворе, около высокой каменной ограды, и наконец-то увидев ее!