Школа на горке
Шрифт:
— Да, даже не придумаю, что же делать. Слушай, Муравьев, а может, взять и сознаться?
— Никогда в жизни! И точка! — Муравьев даже забегал по комнате.
Попугай, глядя на него, тоже разволновался и крикнул:
— Привет! Ура!
Муравьев отмахнулся от него, снова сел.
— Давай в шашки играть. — Муравьев зажал в каждом кулаке по шашке — белую и черную: — Выбирай.
Борис выбрал, оказалась белая.
— Тебе начинать. Ходи.
— Я маме на работу позвоню, — спохватился Борис через некоторое время, —
Он пошел к тумбочке, на которой стоял телефон. Но Муравьев сказал:
— У нас телефон уже несколько дней сломан, надо из автомата звонить.
— Сломан?
— Я сам его сломал. Пришлось, понимаешь.
С Муравьевым никогда не знаешь, чего ждать.
— Сам? Зачем сломал?
— «Зачем, зачем»! Директор Регина Геннадьевна сказала — деду позвоню. Только этого мне не хватало. Ну, пришлось там, в телефоне, одну штуку отвернуть. Понял теперь?
— Понял. А зачем она хочет твоему дедушке звонить?
— Вот и я говорю — зачем? Разве ты не заметил? С первой минуты придирается. Я еще не успел переступить школьный порог, а Регина Геннадьевна: «Муравьев! Муравьев!» В школе, заметь, Борис, тысяча учеников, а может, и больше. Неужели всегда виноват один Муравьев? Ну разбил я этот аквариум, я же не отказываюсь — разбил. Но, во-первых, нечаянно совсем. Во-вторых, я же этих аксолотлей или как их там, я их всех до одного спас, они теперь в кастрюле сидят и прекрасно себя чувствуют, плавают и ручками размахивают. Кастрюлю из-под сосисок буфетчица тетя Соня дала. А Регина Геннадьевна ругала меня, ругала. Я думал, поругает — и пойду. А она еще и деду хочет звонить из-за этих аксолотлей. Я понимаю, охрана природы. Но человек-то все равно важнее! Правда?
— Конечно, важнее. «Человек — это звучит гордо». Так в библиотеке на стене написано.
Когда они спускались по лестнице, чтобы позвонить из автомата, им навстречу поднимался высокий человек с седыми кудрями. Он был без шапки, хотя на улице только пахло весной, а ветер дул холодный и пронизывающий. Мама утром сказала:
«Борис! Завяжи уши у шапки и надень шарф».
Человек увидел их на лестнице и остановился. От него пахло ветром и свежей улицей.
— Дед! Это Борис, я тебе говорил.
— Очень приятно, — сказал дед и пожал Борису руку большой широкой ладонью. — Возвращайтесь, я пряников купил. Телефон нам исправили? — Он уже поднялся на несколько ступенек.
— Нет, дед, не исправили. Безобразие какое! — сказал Муравьев.
В автомате Борис набрал номер.
— Мама, я у Муравьева. Ты не беспокойся.
— Никаких Муравьевых. Сейчас же иди домой, слышишь?
Борис понял, что лучше не спорить, попрощался с Муравьевым и пошел к себе.
* * *
Сейчас подойдет трамвай, Лиля сядет и уедет. Скорее всего, он никогда больше не увидит ее.
—
Юра сам не узнал своего голоса. Никогда еще он так не волновался.
Она обернулась, светлые, широко– расставленные глаза смотрят на Юру. Она не узнает его. Конечно, столько лет прошло.
— Лиля, здравствуй.
Трамвай подошел, она шагнула к вагону, потом к Юре, остановилась.
— Не уезжай, Лиля. Послушай, мы с тобой давно не виделись. Но это же неважно. Мы знакомы уже шесть лет. Что ты на меня так смотришь?
Она ничего не говорит, немного наклонила голову и смотрит исподлобья. А в глазах вопрос.
Трамвай ушел, они идут по улице. Лиля идет рядом с ним. А вдруг это снится? Нет, идет живая Лиля. Изменилась, конечно. Но глаза все те же — светлые, прозрачные, в них вопрос. И молчит — такая же молчаливая, как в детстве? Или стесняется.
— Лиля, я часто вспоминал тебя, очень часто. Деревня Пеньки, помнишь? У вас на даче был самовар. И гамак. А ты собирала шишки около нашего лагеря. С тобой была еще одна девочка, двоюродная сестра, не помню, как ее звали.
— Клава, — говорит Лиля.
И сразу все возвращается. Радость и близость. Не виделись долго, но это, наверное, не самое главное — сколько не видеться. Самое главное — что пропала отчужденность, вернулась Лиля, та Лиля, о которой он не забывал все это время.
Они шли вдоль трамвайной линии и прошли уже две остановки. Снова подошел трамвай. Лиля вопросительно посмотрела на Юру, он понял, что она торопится.
— Лиля, подожди следующего. Не уезжай. Мне завтра — с вещами.
— А мне сегодня, — как-то легко сказала она. Как будто в этом не было ничего особенного.
Лиля уходит на фронт. Девочка из летней сказки.
— Почему? — глупо спрашивает он и сам понимает, что вопрос глупый. — Почему — тебе?
— Я окончила школу связисток, вчера был последний экзамен. А сегодня нас увозят.
— Во сколько?
Найти и сразу потерять! Светлые волосы развевает ветерок, дующий из переулка. И тополь шумит листьями. А Лиля сегодня — сегодня! — уедет воевать. Лиля — туда, где опасно.
— Ночью, в двенадцать тридцать. С Киевского.
— Я пойду тебя провожать, — говорит он твердо, — я подарю тебе цветы.
Она посмотрела ему в лицо, улыбнулась. Так улыбается только один человек на земле — Лиля. Ее улыбка освещает не только лицо, но и все вокруг.
— Цветы. Где же ты возьмешь цветы?
Мимо них прошли четыре девушки в пилотках, в гимнастерках, в темных юбках и тяжелых сапогах. Они несли длинный серебристо-серый аэростат. Он плыл над их головами, а девушки из службы противовоздушной обороны держали его за толстые веревочные петли.
— Мы в армии служим, а парни по улицам с блондинками гуляют! Несправедливо, девочки! — крикнула самая маленькая, кургузенькая девушка и первая засмеялась.