Школа над морем
Шрифт:
Показывая на далекий белый парус, мальчик исступленно кричал что-то о шпионе.
И снова затараторил мотор, а Кирюха сказал, вытирая рукавом нос:
– Это батька позвонил им из сельсовета по телехвону. (Кирюха Федорович упорно не желал выговаривать букву «ф» и заменял ее сразу двумя: «х» и «в».)
Сашко сделал усилие и, неожиданно поднявшись, сел. Он тоже смотрел вслед лодке пограничной охраны и тихо, задыхаясь от радости, с пылающими глазами, выговорил:
– Ну, теперь поймают!
Первой косяк скумбрии заметила шаланда, на которой была Марина Чайка вместе с двумя рыбаками. Рыба «играла». На шаланде быстро и бесшумно заработали весла, длинная сеть развернулась в море. Бросила сети и другая подоспевшая в это время шаланда, и косяк серебряной рыбы очутился в громадном четырехсотметровом кольце.
На длинных веревках плюхнули в воду тяжелые, налитые свинцом щуки «паламиды». Скумбрия, испуганная нахальным вторжением хищников и не подозревая, конечно, что это только деревянные, раскрашенные изображения их.
Когда шаланды, доверху полные богатым уловом, уже возвращались к пристани, на околице Слободки застрекотали выстрелы. Марина увидела издали фигуры пограничников, цепочкой наступавших на невидимого врага. Кто-то на пристани крикнул, что ловят шпиона. Люди со всех сторон сбегались к месту происшествия. Некоторые бежали с охотничьими ружьями, некоторые с заступами, некоторые просто с тяжелыми палками. Опережая всех, побежала за околицу и Марина Чайка с веслом на плече. Она увидела, как из крайней хаты выскочил дед Гурий и с дробовиком в руках тоже поспешил за остальными. Марина подбежала к нему и крикнула, не останавливаясь:
– Куда, дедушка?
– Волка бить!
И правда, было похоже, что в мирную овчарню средь бела дня заскочил волк.
– Давайте меняться, дедушка! Берите весло, а мне дайте ружье.
Но дед Гурий был человек упрямый. Нет, он и сам еще не разучился стрелять, а Марина, мол, может прекрасно стукнуть волка и веслом.
Уже за Слободкой Марина узнала все подробности. Слух о нарушителе границы в одну минуту облетел всю Слободку. Было известно уже и то, что шпион едва-едва не утопил Сашка и что Олег спас товарища от смерти. Нарушитель сразу заметил, что пограничники повернули свою лодку прямо вслед за ним. Возможность уйти от погони у него оставалась только одна: это подвести парусник к берегу и исчезнуть в каком-нибудь овраге, замести свой след меж бесчисленных скал и камней в невысоких прибрежных горах. Шпион так и сделал, но спрятаться ему не удалось. Следом за ним на берег высадились пограничники. Они шли по его пятам. Враг уже видел свою гибель, но жизнь он решил продать дорого. Он залег между камнями на Медвежьей горе, обрывистой и отвесной круче, куда вела только одна крутая и узкая тропинка. Здесь, притаившись между камнями, он легко мог бы перестрелять по одному каждого, кто осмелился бы ступить на эту тропинку. А сзади зияла пропасть, обрыв.
Пограничники окружили гору. Тропинкой они не пошли. Поддерживая друг друга, медленно, с большими усилиями они лезли прямо по камням, с трудом пробираясь вперед шаг за шагом. Шпион стрелял вниз из револьвера, но пограничники не отвечали. Зверя надо было взять живьем. Ему предложили сдаться. Ответом. на это были новые выстрелы.
Шпион с горы видел людей. Они бежали к обрыву. И бежали они не из простого любопытства.
Патронов оставалось мало. Враг понял, что развязка наступает слишком быстро. Его взгляд остановился на огромных камнях, поросших серым мхом. Стремительное движение рук – и тяжелые камни, подпрыгивая, с грохотом покатились вниз. Камни пронеслись лавиной в нескольких шагах от красноармейцев.
Пограничники залегли за длинным каменным выступом. Он похож был на природную вершину каменной траншеи. Выступ оберегал и от пуль и от камней. Но высовывать из-за него голову и наступать дальше было небезопасно. Красноармейцы лежали, открыв огонь из винтовок. Так прошло десять минут... двадцать. Это начало беспокоить человека на горе. Шпион приподнялся и огляделся вокруг. И вдруг он понял, чего ожидают пограничники. Они знают, что выстрелы не повредят человеку, прикрытому камнями. Они только отвлекают внимание врага от его тыла. А в то же время неожиданная опасность явилась как раз оттуда.
Шпион увидел позади себя, на крутых склонах пропасти, толпу рыбаков. Впереди всех быстро поднималась женщина с веслом в руках. Шпион прицелился н выстрелил, но рука изменила ему. Женщина не остановилась. Она молча, упорно продвигалась вперед. Ее руки хватали редкий кустарник, ноги использовали каждую незначительную опору.
«Через пять минут она будет уже здесь», подумал шпион. Обороняться на два фронта он уже не мог. Пограничники вышли из своего прикрытия и двинулись вперед.
И вдруг неожиданно на узкой тропинке показался ребенок. Это был мальчик лет семи, не старше. Шпион ясно видел его светлые волосы, его маленький выпуклый лоб. Он бежал вверх по дорожке. Дорожка была слишком крута, мальчик запыхался, но все же с воинственным видом продолжал размахивать своим игрушечным ружьем. Он даже остановился, зарядил ружье пробкой и выстрелил. Этого ему показалось мало. И, повесив ружье через плечо, он наклонился, поднял камень и швырнул его в ту сторону, где, по его мнению, прятался враг.
– Вот тебе!
– долетел до шпиона детский выкрик.
Мальчика на опасной дорожке (это был Ивась) заметили и пограничники. Шпион увидел, как двое из них метнулись налево. Они что-то кричали и бежали к мальчику. Было ясно, что они хотели перехватить его и не пустить дальше. В ту минуту, когда Ивасик появился на тропинке, у шпиона оставался всего лишь один патрон.
«Пора кончать», подумал он, и, когда красноармейцы были уже всего в нескольких шагах от мальчика, шпион в последний раз поднял руку с револьвером и прицелился. Он целился внимательно, прямо в выпуклый лобик мальчугана. Но в то мгновенье, когда выстрел должен уже был раздаться, кто-то крикнул сзади приглушенным, коротким криком. Марина Чайка была в трех шагах от врага. Рука шпиона дрогнула, но выстрелить он все же успел. Ивась взмахнул руками и упал, упал, как травинка, подкошенная косою.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, целиком посвященная Ивасю
Первые дни, когда Ивасик лежал в больнице, в доме Марины Чайки было и печально и пусто. Сашко два дня совсем не приходил домой, ночуя где-то у товарищей. Марина же целые дни проводила на крыльце больницы, стараясь по лицам докторов и санитаров прочесть правду о своем сыне. Ее утешали и успокаивали, но матери казалось, что врачи не говорят ей всего и сердце ее готово было разорваться, от горя, от предчувствия неизбежного, страшного конца.
Дома оставался только один дед Савелий. Некому было рассказывать ему теперь об акулах и китайских ласточках. Дед охал, слонялся по комнатам, прислушивался к непривычной тишине. Пробовал плести сети, но работа валилась из рук. Иногда старику слышался топот веселых ножек, он выходил за ворота и долго стоял с непокрытой головой, вглядываясь в самый конец улицы.
На третий день пришел домой Сашко. Он посмотрел на пустую постельку брата, зашел в чуланчик, где стояли баночки с крабенятами и где до сих пор еще прыгал в клетке щегол и валялись разбросанные морские камешки, и горько заплакал.