Школа наемников

Глумов Виктор

— Стукни меня, — шепнул Артур Лексу, — проснуться хочу.

— Я бы тоже с удовольствием проснулся. Их не долж­но здесь быть! Ни крылатых, ни ползучих, ни... этих! Падалыцики — да, волки и кровососы — да. Откуда эти поперли, заешь их некроз?!

— Вторая Погибель, — пробормотал Петр, позеленел и бросил пулемет.

— Если так, то Омеге хана и мы свободны, — отозвал­ся Авдей.

Леке криво усмехнулся:

— Хороша свобода в брюхе у мутафага. Не понимаю, что происходит.

Артур закусил руку и сжимал зубами до тех пор, по­ка во рту не появился привкус крови. Проснуться не по­лучалось. Единственное объяснение, которое более-ме- нее подходило, —

вторая Погибель. Голос в голове со­гласился: «Да, это она. Бороться бесполезно

Чувства проснулись, точнее, одно — всеобъемлющая безнадега растеклась чернильным облаком. Теперь точ­но всем конец. Нет смысла сопротивляться, стрелять, надо шагнуть вниз.

К чему суета? Мир никогда не станет прежним, но можно умереть человеком, а не кормом для му­тафагов...

Между тем огромный червь все поднимался и подни­мался, на уровне плато он остановился, приник к ска­лам и начал ощупывать край высоты. Там, где мутафаг касался камней, оставалось влажное пятно. Потом он учуял чтото на скалах, качнулся туда, где притаились спугнутые скатами падалыцики, и принялся их пожи­рать. Все происходило в полной тишине. Падалыцики не кричали, не сопротивлялись, безропотно позволяли себя заглатывать. Сегментированное тело червя пульси­ровало, сокращаясь, как шланг, качающий воду, как кишка, проталкивающая пищу. Рядом с первым появи­лись два чудовища поменьше.

Петр, бормоча, повалился на землю. Короткие воло­сы на голове Лекса встали торчком, он вцепился в ав­томат так, что побелели костяшки пальцев. Орв хрип­ло дышал, и Артур позавидовал мутанту: не видит это­го ужаса, тихо истекает кровью.

— Если бы сейчас началась облава, — прошептал Леке, — было бы очень вовремя.

Один из мутафагов застыл напротив плато. Медлен- но-медленно открыл пасть — разошлись в стороны три алых лепестка, открывая взору розовый пищевод. Ше­веля ротовыми отростками, тварь принялась исследо­вать склон. Донеслось чавканье, остро завоняло кисля­тиной.

Петр сжал голову руками и заскулил. Авдей пред­ложил:

— Не двигайтесь, вдруг не заметит...

Над обрывом возник красный фасеточный глаз, по­тянулось щупальце. Петр заверещал раненым поросен­ком. Тварь вскинулась и приготовилась к атаке. Артур прикинул, что такая пасть запросто может заглотнуть одновременно двоих, шагнул навстречу и выстрелил. Леке припал на колено и разрядил автомат в глотку му- тафага. Тварь выплюнула слизь в Лекса, заметалась, щупальца-лепестки затрепетали, и она ударила в то ме­сто, где мгновение назад был Авдей. Над краем плато возник еще один червь. Патроны кончились. Артур обернулся к Лексу: тот выронил автомат и молча, со­средоточенно царапал лицо, залепленное дрянью, ног­тями драл закрытые веки... Авдей кинулся к нему, схва­тил за запястья. Леке по-прежнему молчал, пытался вырваться. Артур отцепил с пояса Авдея фляжку: пус­то. Кожа под слизью шла волдырями, будто от ожога... Артур в отчаянии оглянулся по сторонам: напротив раскрылся алый цветок — мутафаг разинул пасть, дых­нул кислым.

Похоже, это веетаки не сон. Это конец.

Перед глазами замелькали картинки.

...Мама бежит и тянет его за руку, Артур спотыкает­ся и разбивает колени, но получает еще и затрещину от бати.

...Вся семья жмется под днищем старого самохода, а вокруг рыщут мутанты, раздается чужая гортанная речь. Артур кусает губы и старается дышать тихо-тихо. Над ним раскорячился батя — места в укрытии мало, и капля батиного пота падает сыну на нос...

...Шпоры впиваются в бока маниса, Ромка

отстает, и Артур упивается превосходством: Ромка-Денёк всегда пусть на полшага, но позади, а остальные — еще даль­ше. Он, Артур, самый сильный, самый ловкий, победит любого. И манисы у бати самые быстрые! И мальчиш­ки, следившие за гонками, болеют за него, Артура. Лек­са среди них нет, он старался лишний раз не попадать­ся на глаза.

...Сосредоточенное лицо Романа, освещенное огонь­ком сигареты. Вечер перед нападением.

...Ника с пистолетом в проеме окна. Веревки вреза­ются в запястья...

Тварь бросилась, Артур ушел вбок, смирившись, что выжить не получится: он слишком слаб, кружится голо­ва и дрожат руки... Но возле самой скалы тело твари разлетелось сотней свернувшихся в трубочку листьев. Листья рассыпались пеплом, а пепел унес ветер. Буро­ватые разводы на скалах — кровь крылатых — выцвели и исчезли. Леке поднялся, удивленно моргая. Распря­мился Петр. Истерично заржал Авдей. Орв не пришел в сознание, но не было раны в его боку, и щека Петра затянулась прямо на глазах.

— Что это было? — прохрипел Петр.

Леке силился что-то сказать, но не смог, махнул ру­кой и отвернулся.

— Ми-ми-мираж? — Петр ощупывал лицо. — Я слы­шал, в Донной пустыне они бывают, и как живые...

— Мираж не может создать ощущение, — обрел дар речи Леке, — что у тебя вытекают глаза и кожа печет так, словно плеснули кислотой.

Артур зажмурился, облизал пересохшие губы и сказал:

— Надеюсь, это не повторится.

— Тени, — пробормотал Авдей, подполз к обрыву, си­лясь рассмотреть их внизу.

— Вы поняли, да? — Петр придурочно захихикал. — Их не было! Вообще! Мы сошли с ума! Разом! — Он хо­хотал все громче, громче, закидывал голову и бился о землю.

— Отставить истерику! — рявкнул Леке.

Как ни странно, подействовало. Петр успокоился, распластался на камнях и тихо булькал. Воцарилось молчание. Каждый был погружен в мысли. У ослабев­шего Артура в голове звенела пустота. Он боялся ду­мать: вдруг правда окажется страшнее неведения?

Солнце скрылось за скалами. Небо над головой ок­расилось в золотистый цвет. Ни следа битвы, ни звука. И даже ветер стих.

Леке устроился рядом с Артуром и принялся играть ножом. Ноздри курсанта раздувались, лицо было такое, будто он собирается прирезать воображаемого против­ника. Сейчас Артуру казалось, что на самом деле зем­ляк не простил унижение и манисово дерьмо, просто притворяется, потому что ему по-прежнему нужны лю­ди. Уж Артур точно не простил бы, как не простит Ром­ку. Никто не имеет права его унижать.

С Лексом дети проделывали гадости с завидной ре­гулярностью, и это было весело. За него никто не мог вступиться, разве что шлюха мать. Когда ребятня меша­ла ей спать, она высовывалась и орала дурниной, что тоже изрядно веселило. А у Лекса голосок был то-о- оненький, смешной, как у девчонки. Сейчас же во сколько раз Леке превосходит Артура? В два? В пять? В десять? Вон сколько мяса отрастил!

— Леке, — шепнул Артур, и тот повернул голову. Ли­цо у него было озадаченное.

— Что?

— Ты извини меня... сам понимаешь, за что...

Снова эта кривая улыбка. Что прячется за ней — не

разберешь.

— Помнишь, — ровно проговорил Леке, — после се­зона дождей недалеко от свалки было озерцо? Там жа­бы квакали, а когда оно пересыхало, девались куда-то... Я брал палку и убивал лягушат. Мне нравилось их уби­вать, нравилось смотреть, как они всплывают вверх брюшками. Я для вас был таким же лягушонком... Как тебе, полегче?