Школа. Остаться в живых (сборник)
Шрифт:
Отвратительно было ощущать себя жижей. Прятаться по углам, дергаться от любого шороха, гадать, чего добивается Курц в данном конкретном случае. Быть ли ей как той девочке из «А», о которой рассказывала Элька, или как татарке из «стекляшки», о которой болтали тогда вообще все, кому не лень. Нельзя ли просто извиниться по-хорошему Надо ли извиняться. Надеяться на то, что все утрясется само собой.
Она продолжала ходить в школу Там, по крайней мере, были люди. Пусть они бесили и через одного казались уродами. Но это были свои уроды, привычные и нестрашные, по большей части понятные. В конце концов, все они
Остатков ее ума едва хватило на то, чтобы не брякнуть свой вопрос в трубку прямым текстом.
— В принципе, да, у меня тут есть пацан, он ими торгует, — несмотря на деликатность просьбы, Чуха не испытал ни малейшего напряга. — Короче, я с ним буду пересекаться на неделе. На следующей неделе, не на этой.
— Мне надо побыстрее, — сказала Лека.
— Быстро только кошки родятся, — философски заметил Чуха. — А ты не маленькая еще для таких игрушек? Тебе она зачем?
Лека тоже решила прибегнуть к народной мудрости.
— Меньше знаешь — крепче спишь.
— Это факт, — не стал настаивать он.
— Мне просто для спокойствия, — пояснила она на всякий случай, чтобы Чуха не передумал.
Разговор прошел куда проще, чем она опасалась, и принес облегчение. На цене она в тот момент особенно не заморочилась, поскольку до следующей недели время еще было.
А Чуха взял и прогнулся. И теперь ей казалось, что на крохотную ямку, в которой она все это время пряталась, скорчившись и не дыша, обрушилась тяжелая плита, насовсем запечатав ее убежище.
Все проблемы не стоят выеденного яйца. Каждый чих — повод для страдания. Помоги себе сама, Алена Савина. Убей себя об стену.
Лека идет. Туданезнаюкуда.
Ровно в тот момент, когда она ставит ногу на асфальтовый шрам, на телефон капает СМС от Марика.
Он пишет, через сорок минут у «Пятерочки», все достал.
Неужели в самом деле. Честно? На Марика она почти не надеялась.
Ни с того ни с сего, совершенно, идиотически некстати все происходящее с ней вдруг кажется Леке таким же нелепым и уродским, каким казались лица одноклассников на перемене. Словно она надела те самые очки-рентгены, нечаянно поймала свое отражение в зеркале и обнаружила вдруг, что и у нее торчит хобот, а вместо рук — щупальца. Какие баксы, какой пистолет, какой Вадик Курцын? Что это все вообще? При чем тут она? Ее-то кто нанял играть в этом дешевом кино про пришельцев? Не может быть, чтобы она, Алена как ее там, из «Б» класса, шрам над бровью, одета так себе, успеваемость средняя, не нюхает и не колется, ничего так девочка, но и ничего особенного — пошла сейчас, купила паленую пушку на чужие деньги, положила ее в сумку и потопала на разборки, как факинг народный мститель, излучая прямо-таки кубометры подросткового пафоса, воняя этим пафосом во всю ивановскую, на радость завучихе.
Лека поднимает голову и исподтишка бросает через плечо взгляд на школу. И снова натыкается на историчку. Она стоит у окна кабинета
Тонезнаючто.
Историчка качает головой. То ли отрицательно, то ли негодующе. «Безобразие», там, или «вызову родителей». Уютный жест, успокаивающий, как какая-нибудь бабушкина кофта. Они же по сути не злые, они всего-навсего не представляют, что происходит за пределами их расписанско-указочного сектора; они не слепые, просто видят мир в слишком узком диапазоне. От и до. То, что выпадает за пределы диапазона, исчезает и из поля зрения. Если подумать, это тоже очень грустно…
Деревянные солдаты иногда превращаются в настоящих мальчиков, думает Лека. Инопланетяне-мутанты могут проявлять гуманизм. Плохие фильмы могут хорошо кончаться.
Может повернуться так, а может иначе. Но в любом случае, она никогда больше не будет сидеть в четырех стенах с выключенным светом. Это единственное, что она знает точно.
Лека сворачивает за угол и прислоняется к стене. На этот пятачок старшеклассники на переменах ходят курить. Хорошее место, обжитое.
Чуха берет трубку сразу.
— А я вижу тебя. Через дорогу гля.
Лека глядит. Он идет со стороны проспекта и для привлечения внимания машет ей полиэтиленовым пакетом.
— За молоком ходил, — объясняет он в трубку. Это звучит так мирно, по-домашнему, по-бабушкино-кофтиному, что трудно примерить такое к Чухе.
Он подходит.
— Че, надумала?
Лека молча кивает.
— Ну оки. Хорошая вещь.
— Дорогая только, — хмуро говорит она.
— Ну где дорогая? За Бразилию-то? Это ж тебе не «Оса».
— Какая оса?
— «Оса» — отечественная травматика. Говно первый сорт, — как маленькой, объясняет Чуха.
— В каком смысле травматика? — спрашивает Лека.
Они тупо смотрят друг на друга.
— На кой мне твоя травматика? — говорит Лека дрогнувшим голосом.
Чуха ошалело моргает, соображая.
— Ты чего, думала, я тебе огнестрелку продам? — поражается он. — Да ты че? Ну блин… Жжешь. Откуда у меня?
— Откуда мне знать, откуда у тебя, — огрызается Лека, ощущая себя гигантской дурой, мутантом из мутантов с атрофией мозга.
— Короче, не. А чё, бери травматику. Ты ж говорила, для спокойствия. Так для спокойствия как раз самое то. Смысл тот же, а вариантов даже побольше. Отличная вещь, в заводской упаковке, новье. У меня самого хуже.
Может, он даже прав, может, правда, лучше. Но все равно обида не пойми на что скручивает кишки. Ошибка на ошибке. Под гору.
— Подумаю, — говорит она безразлично.
— Думай, только в темпе… Но ты учти, это все равно незаконное ношение. Разрешение нужно.
— Учту.
Чуха зевает и приваливается к стене рядом с Некой, щелкает зажигалкой.
— Ностальгия, — говорит он мечтательно.
Он тоже учился здесь. Два года назад закончил.
— У меня не будет, — цедит она сквозь зубы.
— Будет-будет… Я до самого выпускного тоже только и ждал, чтобы побыстрее ноги сделать, а потом обратным ходом пошло. Вспоминается-то хорошее… Ален — ты ж Алена, да? — а зачем пушку-то хотела? Что, в самом деле, такие серьезные дела у тебя? Проще-то нельзя решить?