Школа. Остаться в живых (сборник)
Шрифт:
Ирина Комиссарова. Трещина на асфальте
В квартире полная темнота. И тишина — даже будильник сдох, не допищав. Матери сегодня к восьми, значит, ушла в семь. Слава Аллаху, догадалась не будить.
Лека сидит на постели и перекачивает в себя темноту и тишину Когда их набирается столько, что Леке начинает казаться, будто ее вот-вот взорвет изнутри, она встает и зажигает свет.
В десять минут девятого неожиданно звонит Чуха. По бесформенной куче говна, каковой до сих пор виделся предстоящий день, словно пролег настил. Теперь,
Всего нужно семьсот баксов. Двести у нее есть, требуется еще пятьсот. Паршивые пять сотен, это же не деньги для Москвы, думает Лека. У Башаковой, вон, новая труба столько стоит — Башакова уже все уши с ней прожужжала. Строит многозначительную рожу: «Подарили…» Ясен перец, подарили — мамо с папом преподнесли на ДР. Но она изображает таинственность, хочет, чтобы подумали, что у нее кто-то есть. Уписаться.
Срисовать бы ее паршивый телефон, вот и была бы сумма, думает Лека злобно. Марик пообещал деньги достать, но Марик трепло. «Да я…», «да для тебя…», «все решим, одним словом…». К полудню он думать забудет про все свои обещания. Напомнишь — скажет, что все под контролем, все завтра. А завтра опять забудет. К тому же Леке нужно сегодня. Чуха сказал, что будет держать до трех. Мол, деньги нужны срочно. Если не ей, так другому отдаст, желальщиков целая очередь; он позвонил ей первой только постольку, поскольку она говорила, что очень горит.
На перемене Лека сидит на подоконнике, рассматривает лица, словно видит первый раз. Смешно. Смешные. Инопланетные какие-то физии. Фильм был такой древний: там мужик надел специальные очки и — бац — увидел, что вокруг одни пришельцы, закамуфлированные под местных жителей. Без очков — люди как люди, в очках — мурло на мурле. Так и тут.
Из-за двери выплыла русичка и стала продираться сквозь народ, как сквозь чащу. Она новая, молодая совсем, при этом дикая пуще эфиопа. У нее бзик на наркоте. Считает, что все вокруг колются и долбятся без продыху. Девкам в пятницу после урока начала втирать: «Девочки, будьте осторожны, сейчас все это стало так доступно, вам трудно представить все опасности, вам кажется, что это все ерунда, а на самом деле… бла-бла…» Девки попадали под стол. «Я говорю: а что вы на меня все время смотрите? — пересказывала потом Башакова. — Что я, самая завзятая?..»
При этом русичка старше их всех на сколько? Лет на семь? Всего ничего. Вне школы, в компании какой-нибудь могли бы вместе тусить… А тут как будто с другой планеты. Были б очки-рентгены, небось тоже высветилась бы… Их, наверно, вербуют там, в институтах этих и педулищах. Из нормальных молодых чуваков делают деревянных солдат, и они в момент перестают понимать других нормальных молодых чуваков.
— Газиев, у тебя деньги есть? — спрашивает Лека.
— Чего?
— Деньги у тебя есть? — терпеливо повторяет она.
— Ну.
— Сколько?
— А тебе зачем?
— Сколько?
— Ну хз. Рублей триста.
— А больше есть? Не с собой, а в принципе?
— Ни фига себе, — говорит Газиев. — Может, еще ключи от квартиры?
Он из немногих вменяемых среди моря инопланетных уродцев. Он, скорее всего, дал бы денег. Но у него их нет. Триста рэ — это не деньги.
У Башаковой наверняка при себе больше. Но Башакова как раз не даст. И Элька Богута из параллельного, хотя они даже типа подругами были в прошлом году И Тимур. Тимур не просто не даст, а еще обосрет по самую макушку.
Самая гнусь — просить. Просить — значит падать. Упал — лежишь. Лежачего не бьют, через него просто перешагивают.
В классе тридцать два человека, в параллельном почти столько же. Если бы все скинулись по десять баксов, получилось бы даже больше, чем надо. Десять баксов — это еще меньше, чем триста рэ. Не деньги. Тем более, она отдаст.
Она просит. И у Башаковой, и у Эльки, и даже у Тимура.
— Зачем тебе? — спрашивает Башакова.
— Мне надо выкупить собаку, — говорит Лека в слабой надежде пробить на жалость, — ее украли. Если я до вечера не соберу денег, ее убьют.
— Откуда это у тебя собака за пятьсот бакинских? — удивляется Башакова и торопливо добавляет: — У меня столько нет.
«Сними с карточки», — думает Лека с ненавистью, а вслух говорит:
— Дай сколько есть.
Башакова, естественно, не дает. Не просто так, а по принципиальным соображениям. Она не вступает со знакомыми в кредитные отношения, потому что портятся отношения обычные.
— А с незнакомыми вступаешь? — интересуется Лека, шуря глаза.
— Я не «Сбербанк», — нелогично отвечает Башакова.
Тупая корова. Типа как у Леки есть с ней хоть какие-то отношения, чтобы их можно было портить…
Тимур посылает еще быстрее. Сначала предлагает оказать услугу сексуального характера, потом ржет, как больной конь, потом посылает.
— Маску поправь, — говорит Лека. — Хобот торчит.
— А?
— На.
Она отходит к окну, сбрасывает сумку на пол. За окном ноябрь. На асфальте трещина, как шрам от аппендицита. Не от самого аппендицита, а оттого, что его вырезали. Весь ноябрь все катится под гору. Как лавина.
«У них один дешевый пафос, — сказала завучиха историчке. — Сил нет, дай пострадать. Каждый чих — повод для страдания». Завучиха даже голос не понизила, хотя Лека стояла в двух шагах. Для капитана деревянных солдат она — пустое место. Дыра в пространстве, в которой клубился дешевый пафос.
От окна тянет холодом.
— Что, правда, собаку грозились убить? — спрашивает Русик Газиев.
— Нет, — отвечает она. — Наоборот.
— «Наоборот»? Купить, что ли?
Звонок сверлит уши. Мутанты начинают разбредаться, закидывая на плечи сумки и поводы для страданий.
— На историю идешь? — Русик хищно зевает, по-крокодильи хрустнув челюстью.
— Нет.
— Может, продать что-нибудь? — советует мудрый Газиев.
— Ты, Газиев, мудрый такой, — восхищенно говорит Лека, не поворачиваясь. — Я бы ни в жизнь не сообразила. Обалдеть, надо же, когда нужны бабки, можно продать что-нибудь!
— Чего ты на меня-то скалишься? — обижается Русик. — Тоже мне. Да мне в принципе покласть на твои дела.