Школьные годы Поля Келвера
Шрифт:
Он улыбнулся.
– Так ты не веришь в искусство ради искусства, Поль?
Я был удивлен.
– А что это значит?
– спросил я.
– У нас, писателей, Поль, это значит, - ответил он, - писать книги ради самого удовольствия их писать, не думая о вознаграждении, не мечтая ни о деньгах, ни о славе.
Для меня это было новостью.
– И многие писатели так делают?
– спросил я.
Он откровенно рассмеялся. Смех у него был громкий и веселый. Он разбудил эхо в тихом парке, и, не удержавшись, я засмеялся
– Ш-ш!
– сказал он, оглянувшись с притворным страхом, что нас могут подслушать.
– Говоря между нами, Поль, - прошептал он, придвинувшись ко мне ближе, - я думаю, что никто так не делает, мы только говорим об этом. Но вот что я тебе скажу, Поль, это профессиональная тайна, и ты ее хорошенько запомни: еще ни один писатель не заработал ни денег, ни славы, если он не старался писать как можно лучше. Пусть это будет не так хорошо, как у других, но всегда надо стремиться дать лучшее, что ты можешь, Запомни это, Поль.
Я обещал запомнить.
– И нельзя думать только о деньгах и славе, Поль, - прибавил он через минуту, говоря уже серьезно.
– Конечно, деньги и слава - вещи хорошие, и только лицемеры могут говорить, что это их не интересует. Но, если ты будешь писать, думая только о деньгах, Поль, тебя ждет разочарование. Их гораздо легче заработать другими способами. Скажи, ведь ты хочешь быть писателем не только из-за денег?
Я задумался.
– Мама говорит, что быть писателем - это благородное призвание, припомнил я, - она говорит, что каждый, кто может писать книги, должен гордиться этим и радоваться, потому что он дает людям счастье и заставляет их забывать все неприятности. И еще она говорит, что, если собираешься стать писателем, нужно быть очень хорошим человеком, чтобы быть достойным помогать другим, учить их.
– И ты стараешься быть хорошим, Поль?
– спросил меня незнакомец.
– Да, - отвечал я, - но очень трудно быть совсем хорошим, - конечно, пока не вырастешь!
Он улыбнулся, но скорее своим мыслям, чем моим словам.
– Да, - сказал он, - я тоже считаю, что трудно быть хорошим, пока не вырастешь. Вероятно, все мы станем хорошими только когда будем совсем взрослыми.
Услышав такие слова от джентльмена с седой бородой, я был озадачен.
– А что еще говорила тебе твоя мама о литературе, - спросил он, - ты не помнишь?
Я снова задумался, и мне вспомнились ее слова.
– Она говорит, что тот, кто может написать великую книгу, более велик, чем сам король, что дар писать книги дается человеку в залог свершения и поэтому писатель никогда не должен забывать, что он - слуга божий.
Некоторое время он сидел молча, опустив подбородок на скрещенные руки, лежавшие на золотом набалдашнике трости.
Потом он повернулся ко мне, положил руку мне на плечо, и его живые ясные глаза приблизились к моему лицу.
– Твоя мать - умная женщина, Поль, - сказал он.
– Никогда не забывай ее слов. Вспоминай их, когда станешь взрослым,
– Ну, а каких ты читаешь современных писателей?
– спросил он, немного помолчав.
– Читал ты кого-нибудь - Теккерея, Булвера-Литтона, Диккенса?
– Я читал "Последнего барона", - сказал я ему, - и мне понравилось. Я был в Барнете и видел ту церковь. И мистера Диккенса я тоже кое-что читал.
– Ну и что ты думаешь о мистере Диккенсе?
– спросил незнакомец, но мне показалось, что этот вопрос его не очень интересовал. Он подобрал с земли горсть камешков и стал сосредоточенно бросать их в воду.
– Я очень люблю его, - сказал я, - он смешной.
– Но ведь не всегда же?
– он перестал бросать камешки и резко обернулся ко мне.
– Нет, не всегда, - согласился я, - но больше всего мне нравятся у него смешные места. Я так люблю то место, где мистер Пиквик...
– К черту мистера Пиквика!
– воскликнул он.
– Разве он вам не нравится?
– удивился я.
– Да нет, в общем я люблю его - или, скорее, любил, - ответил он, просто он мне немного надоел, вот и все. А твоей маме нравятся книги мистера... мистера Диккенса?
– Только не смешные места, - объяснил я ему, - она считает, что иногда он бывает...
– А, знаю!
– прервал он меня, и мне показалось, что он сказал это с раздражением.
– Немного вульгарен, да?
Меня удивило, как точно он угадал ее слова.
– По-моему, мама плохо разбирается в юморе, - сказал я, - иногда она не понимает даже папиных шуток.
Он снова рассмеялся.
– Ну, а другие места ей нравятся?
– спросил он.
– Те места, где мистер Диккенс... не вульгарен?
– Да, - ответил я.
– Она говорит, что, когда он хочет, он может писать так тонко и нежно!
Сумерки сгущались. Я решил снова спросить его, который час.
– Чуть больше четверти девятого, - сказал он, посмотрев на часы.
– О, мне так жаль, - воскликнул я, - но мне уже надо идти!
– И мне очень жаль, Поль, - ответил он.
– Может быть, мы еще встретимся. До свидания.
И, пожимая мне руку, он сказал:
– Ты так и не спросил, как меня зовут, Поль.
– Разве?
– удивился я.
– Нет, Поль, - ответил он, - и это заставляет меня думать о твоем будущем с надеждой. Ты эгоист, Поль, а это - начало всякого искусства.
И он так и не назвал мне своего имени.
– Может быть, в другой раз, когда мы снова встретимся, - сказал он. До свидания, Поль, желаю тебе счастья!
И я пошел своей дорогой. На повороте тропинки я оглянулся. Он все еще сидел на скамейке. Его лицо было обращено в мою сторону, и он махал мне рукой. Я тоже помахал в ответ, а потом кусты и ветки деревьев понемногу скрыли его от меня, и в подымающемся тумане зазвучали грубые, хриплые голоса: "Парк закрыт!", "Парк закрыт!".