Школония
Шрифт:
«Нить между нами разрывается».
И лишь подумав об этом, лишь сказав это самому себе, я ощутил дикое желание заплакать. Это было мое прощание с Данилом. Я уже готовился к серым дням, когда буду подкатываться к окну и видеть все те же дома, тот же забор и газон. И Данила на улице не будет. Когда он приходил, я, сам того не осознавая, смотрел лишь на него. И больше не существовало ни домов, ни прохожих, ни крыш машин, что проезжали здесь нечасто. Когда-то будучи одними из немногих развлечений для меня, теперь они стали такими мелочами на фоне маленького человека, который стоял за забором и, со стороны казалось, говорил сам
Одиночество. Быть может, это и двигало Данилом? Я ведь практически ничего не знал о нем, кроме тех первых историй, которые он рассказывал, и рассказывать он ничего не собирался. Наоборот, после тех, возможно, случайно оброненных слов о семье, делал все, лишь бы отвлечь меня от него самого. Но он, кажется, не понимал, что я игнорировал «обманку».
Одиночество… Данил, почему ты не признаешь это? Почему не расскажешь, не напишешь об этом? Почему рассказываешь то, что не имеет смысла? Почему прячешься? Неужели тебе так легче? Но ведь ты знаешь, что чем больше лжешь себе, тем больше растет твоя неуверенность. Тем больше ты замыкаешься. Тем больше ты разрушаешь себя.
На долю секунды я задумался об одиночестве и его значении в нашей жизни. Зачем Бог придумал одиночество, как и счастье, и горе? Зачем Бог создал нас? Неужели ему было одиноко?
Я читал в одной книжке, что можно окружать себя людьми, но от этого чувство одиночества лишь притупляется. Затем усиливается в разы, так как этому способствует горькое осознание, что ты пытаешься скрыть одиночество в душе, заполнить ее извне. Но тоску в душе подавить нельзя. Мы рождаемся одинокими и одинокими умираем. Человек всегда один. И как бы ты ни старался скрыться за маской нужности людям, затеряться в людской суете и даже стать частью шумной компании – лекарства от одиночества нет.
Телефон в руках завибрировал.
«Что такое? почему ты так погрустнел?»
Когда я прочел это сообщение, на секунду решил, что накручиваю себя. Я вспоминал, как странно Данил отнесся ко мне в первые дни нашего знакомства: задевал, пытался ранить. А затем стал навещать. И это меня напрягало. Я чувствовал себя как на иголклах. Или, быть может, Данил просто двуличный, но в хорошем смысле? Ведь свою важность он показывал перед другими, а сейчас, когда мы одни и никого из его знакомых нет, Данил вел себя иначе. Разве стал бы человек, которому ты не нужен, интересоваться тем, почему ты грустный?
«все хорошо. просто задумался», – ответил я.
«О чем?»
Я поднял глаза на Данила. Он смотрел на меня пристально, даже с каплей угрозы, словно готовился ко лжи, которая сейчас последует.
«ничего особенного»
«Я требую»
«почему тебя волнует грустный я или нет?»
«Всм?»
«что это значит?»
«В смысле?»
Я снова посмотрел на него. Взгляд его смягчился. В тот момент в глазах Данила было что-то трогательное, что заставило довериться ему и рассказать все как есть:
«я боюсь»
«Чего боишься?»
«я боюсь, что ты исчезнешь из моей жизни. так же резко, как и появился в ней»
Данил пристально смотрел в экран своего телефона. Сообщение не приходило около трех минут, но они будто тянулись дольше трех часов. Я уже не надеялся на ответ.
«Я появился в твоей жизни не просто так»
«что ты хочешь этим сказать?»
«Я думаю, что все наши действия предопределены еще до рождения. И наша встреча с тобой тоже. Если бы я родился в другом городе, в другой стране, на другом континенте, мы бы с тобой никогда не встретились. Мы бы даже не знали о существовании друг друга. Я бы, к примеру, не узнал, что есть такой мальчик по имени Марк, с которым могу подружиться»
«если бы я не был инвалидом ты бы не обратил на меня внимания да?»
«Не говори так»
«но ведь это правда. другие люди сразу замечали, но делали вид что меня нет. что меня не существует. почему так происходит? им стыдно смотреть на мальчика в инвалидном кресле?»
«Марк, ты неправ. Им больно смотреть на мальчика в инвалидном кресле. Увидев того, кто чего-либо лишен, человек представляет себя на его месте. Жалость к другим порождается жалостью к себе. Ему становится страшно, и этот страх переходит в жалость по отношению к человеку, который чего-то лишен. Но далеко не каждый способен на такое. Другие действительно испытывают презрение. Я знаю это по себе и по своему младшему брату. Одни дети стеснялись на него смотреть, отводили глаза, другие же обзывали коровой и зеброй из-за цвета кожи. Вернее, цветов. Были моменты, когда я сам его стеснялся, боялся брать с собой гулять с друзьями, придумывая дурацкие причины. Как же я сейчас об этом жалею! Все бы отдал, чтобы сейчас его увидеть и обнять. Вы с ним, кстати, ровесники».
«а что было с кожей твоего брата?»
«Все из-за витилиго. Это когда на коже белые пятна появляются. Иногда выглядит даже красиво, иногда нет. А вообще это болезнь, а в болезнях ничего красивого нет».
«сожалею»
В ту же секунду мне стало жутко стыдно за такой скудный ответ. Данил наконец вновь ненадолго приоткрыл завесу своего прошлого, а я не смог толком это оценить, потому что просто не знал, как передать свои чувства словами. В голове бурлила куча мыслей, которые я просто не мог облечь в слова на экране. Это как с твердым пластилином, из которого выходят некрасивые фигурки – совсем не то, что ты планировал. То же самое с рисунками. Лишь сейчас я понял, что так всегда: ты представляешь себе одно, а выходит всегда другое, и дело не в том, что ты не стараешься, а в том, что таково правило, и не у всех выходит его миновать.
После рассказа Данила я был немного растерян. Представил себя на его месте и задался вопросом: «А стал бы я избегать своего необычного брата?»
Но тут же понял, что неправильно отвечать на такой вопрос, когда сам сидишь в инвалидном кресле и используешь телефон для общения.
От Данила пришло сообщение:
«Как думаешь, что лучше: жалость или презрение?»
Я ответил первое, что пришло в голову:
«нет. неправильно. что хуже: жалость или презрение?»
Ответ не заставил себя ждать.
«Я не знаю. Но думаю, что однажды твой папа даст тебе понять что хуже, а что лучше», – ответил Данил и поднял на меня печальный, немного напряженный взгляд.
Я так и не понял, о чем он говорил, но его вид меня встревожил – словно меня жалели, а быть человеком, которого жалеют, мне в тот момент совсем не хотелось.
После этого разговора я стал думать о Даниле немного иначе. Он стал для меня светлей, человечней и живей. Многим ли он мог таким показаться? Многим ли он мог поведать то, что услышал я? Со многими ли он мог разговаривать так же откровенно, как со мной? На многих ли мог смотреть так, как на меня? Многим ли мог уделять столько времени, сколько мне?