Школония
Шрифт:
В тот момент, лежа перед папой, я испытал такой страх, от которого не отойду уже никогда.
– У рыженького мальчика был один друг. Друг ушел. Сколько друзей осталось? – хрипло произнес он.
Я вспомнил свой первый сон с его участием. Он спросил: «Что страшнее для человека: смерть духовная или физическая?» Теперь он снова спрашивает нечто странное. Но ведь это все просто моя фантазия.
В первые секунды мне показалось, что это чушь, но задумавшись… Рыженький мальчик – это я, единственный друг – Данил. Один друг ушел. Сколько?..
Я снова поднял взгляд
– Это нечестно. Почему именно я, а не ты?
Неожиданно все перед глазами исчезло. И мальчик, и свет. Пришла тьма. Я услышал голоса. Не мог разобрать, чьи они, но каждое слово било, словно молот по леднику, разбивая эту тьму, образовывая на ней вмятину за вмятиной, трещину за трещиной, и, в конце концов, вытащило меня из кошмаров, выдуманных моим воспаленным сознанием.
– Доктор, он приходит в себя! – окончательно вырвал меня из мира грез звонкий девичий голос.
Я раскрыл глаза. Разум еще не отошел от сна, но при виде девушки в больничной шапочке со спущенной к подбородку маской и в белоснежном халате, я понял, что нахожусь в безопасном месте – в больнице.
Девушка перевела взволнованный взгляд на мужчину, который был одет так же, как и его коллега.
– Пришел в себя, наконец-то, – сказал он мягко, с облегчением, словно только что опустил какую-то тяжелую ношу.
– Мальчик, – обратилась девушка ко мне, – Марк, верно?
Я медленно кивнул. Чувствовал себя как в десятикилограммовом костюме, в котором каждое движение и вдох давались с трудом.
– Он еще очень слаб, – заметил доктор, а потом обратился ко мне: – Не переживай. Твоей жизни больше ничего не угрожает.
Я опустил голову, почти прижавшись подбородком к ключицам. Ожидал увидеть забинтованные в несколько слоев руки, ноги, туловище. Но ничего такого не было. Кожа выглядела целой, боль меня не мучила.
– Тебя нашли прохожие, которые и вызвали пожарных. Ты лежал прямо напротив своего дома, на другой стороне улицы.
Меня как кипятком облили. Похоже, я, сам того не замечая, устремил на доктора настолько удивленный взгляд, что он выпрямился и даже отшатнулся.
– Ты можешь рассказать, что произошло? – спросила медсестра.
– Погоди-погоди, – доктор положил ей одну руку на плечо, во второй же держал белую папку. Раскрыл ее и пролистал несколько страниц, после чего продолжил: – Наш пациент с рождения не способен говорить из-за нарушения речевого центра. Плюс ко всему, – добавил доктор, – он не может стоять на ногах. С рождения.
– Паралич? – спросила девушка.
– Нет. Ноги развиваются вместе с ним, как видите, но медленно и не способны чувствовать. Точного диагноза здесь нет. – Он перелистывал одну страницу за другой, затем с хлопком закрыл медицинскую карту.
Девушка обратилась ко мне:
– Ты что-то чувствуешь? Ощущаешь свои ноги?
Я покачал головой.
– Странно, – сказал доктор, – очень странно. Это неестественно.
Уж простите. Каким Бог сотворил.
Еще около минуты они обсуждали причины, по которым мои ноги «развивались медленно», не держали вес моего тела и не чувствовали прикосновений. Сквозь эту болтовню я слышал папин голос, когда один за другим его осыпали удары. Прямо на фоне медсестры и доктора появилась сцена его избиения. Я не мог прекратить видеть ее и отвлечься на что-то другое. Все мысли были только об отце.
И этот сон…
Наконец болтовня прекратилась, и они переглянулись, опустив плечи с тяжелым вздохом.
– Ладно, – заключила медсестра, – нужно дать ему отдохнуть.
Они развернулись, чтобы уйти, но я успел схватить девушку за рукав халата. Я смотрел на них умоляющими глазами, моля о правде. И они поняли. Девушка вышла из палаты, но мужчина, как я разглядел на его бейджике, Дмитрий Владимирович Фролов, сел рядом со мной на покосившийся стул с убитой обивкой.
– Марк, я понимаю, – начал он, стараясь не встречаться со мной глазами, – это тяжело, но ты должен кое-что знать.
Едва ли я тогда по-настоящему осознавал, о чем он хотел мне сказать. Я чувствовал, что весть будет печальная, но не был готов ее принять. Во мне зародилась новая надежда на то, что папа жив, лежит сейчас в соседней палате, пусть весь забинтованный, со скрытым под толстым слоем бинта лицом, еще без сознания, но живой. Ведь если меня спасли, то и его тоже должны были.
В палату зашла женщина в черном брючном костюме. С короткими светло-русыми волосами, больше напоминающими солому. Она выглядела строго, каждый шаг совершала с твердостью и решительностью, всем своим видом напоминая сотрудницу какой-нибудь компании со злыми и неудовлетворенными жизнью и зарплатой сотрудниками.
– О, вы пришли, спасибо, – сказал доктор. – Присаживайтесь, – И он благородно уступил леди место на убитом стуле.
Та лишь кивнула в знак благодарности и села на старый стул, как на трон. Я сразу понял, что эта женщина не из простых, шутки шутить явно не умеет, а услышать ее смех стоит дороже золота.
– Здравствуй, Марк, – начала она разговор.
Голос не подходил к ее образу. Он был нежным, не слишком громким, не слишком тихим, глубоким. Под этот дивный голос хорошо было бы спать. В нем слышались нотки сожаления, но не жалости. В ее голубых глазах жила искренность.
– Меня зовут Анастасия. Можно просто Настя. Я детский психолог.
Я больше удивился не тому, что она психолог, а тому, как она представилась. Без фамилии, без отчества. Только имя. Она хотела, чтобы я считал ее своим другом и был готов раскрыть двери со всеми своими тайнами. Желала завоевать доверие в моем сердце. Осознав это за секунду, я влюбился в нее. Она вызвала во мне чувства мгновенной привязанности, восхищения и страха.
– Оставлю вас наедине, – сказал доктор и поспешил уйти.