Шкурка бабочки
Шрифт:
18
Я люблю выходные. Можно не вставать в девять утра, чтобы к одиннадцати успеть на работу, можно полежать в постели, затем принять душ, постоять у зеркала, посмотреть, как по зеркалу стекают капли, как с каждым годом оплывает мое тело. Когда-то я дала себе слово, что в моей собственной квартире у меня в ванной будет зеркало во всю стену – вероятно, я видела это на видео, в какой-нибудь сомнительной эротической ленте, пятой производной «Эммануэли», немецком софт-порно или в скандинавском кино о бесконечных похождениях пяти, шести или семи полногрудых шведок во всех странах мира. Мы с подружками, приличные, возвышенные девушки с исторического факультета тогда еще Ленинградского университета, собирались иногда в квартире у Катьки, обсуждали Набокова и Бродского, а потом смотрели порно. Лиза однажды принесла настоящий
Конечно, однажды мы с Олегом попробовали трахнуться, глядя в это зеркало. Не помню что нам показывали в юности, но наверняка в кино все выглядело куда эстетичней. В реальности ноги скользят по дну ванной, трахаться и одновременно смотреть в зеркало очень неудобно, а под конец занавеска рухнула нам на голову, как в другом фильме, таком страшном, что в свое время я ровно в этом месте выключила телевизор и порадовалась, что одна-одинешенька в квартире, можно никого не стыдиться и не врать, что надо готовиться к зачету.
Наверное, Ксюша любит смотреть фильмы про маньяков, может быть, ее даже возбуждают истории о том, как люди в масках преследуют визжащих девушек, вооружившись огромными тесаками. У девушек в таких фильмах всегда огромная грудь, как у этих многочисленных шведок с острова Ибица и других средиземноморских островов. Так что я могу за себя не беспокоиться: грудь у меня вполне обычная, размера второго от силы, да еще и отвисшая за последние годы.
Было бы хорошо, если бы у меня уже был ребенок: тогда, глядя по утрам в зеркало, я бы понимала, что моя грудь отвисла, потому что маленький мальчик или девочка пил оттуда молоко и пинал меня кулачками. Глядя на свою обвисшую грудь, я бы думала о своем ребенке, а так думаю только о времени, которое проходит, и о том, что тело мое оплывает, как свеча, забытая на солнцепеке. Оплывает каждую минуту, даже сейчас, когда я стою перед зеркалом в ванной, одна-одинешенька.
Олег говорит, что ему нравится мое тело, что это тело зрелой женщины, тело, которое многое пережило. Я не хочу его разочаровывать, не так уж много пережило мое тело, если не считать одиноких пробуждений в собственной постели. Мой сексуальный опыт поневоле ограничен теми мужчинами, которых я любила. Было их совсем немного – вероятно, потому, что я так и осталась девушкой из интеллигентной ленинградской семьи, где мама объясняла, что главное в жизни – это любовь, так что слова «секс» в нашем доме вообще не произносили. Я трудно влюбляюсь и медленно разлюбляю и всегда могла только завидовать своим подругам, заводившим курортные романы, будто они были не ленинградские девушки из интеллигентных семей, а все пять, шесть или семь шведок, перебравшихся с острова Ибица в Коктебель, Репино или Сестрорецк.
Честно говоря, умение трудно влюбляться – последнее, что осталось во мне от девушки из интеллигентной ленинградской семьи. Подобные девушки не должны жить в собственной квартире в Москве, не должны ездить на «тойоте», пусть даже и шестилетней, и уж тем более не должны плести интриг против собственных акционеров. Нежные филологические ленинградские девушки не просят своих подруг пробить по журналистским каналам потенциальных инвесторов с отчетливо уголовным прошлым, двумя исчезнувшими партнерами и тремя неоткрытыми делами. О таких людях приличные девушки предпочитают читать в книгах, в крайнем случае – смотреть в кино. Честно говоря, даже Гриша и Костя, мои нынешние акционеры, – не самая подходящая компания для интеллигентной петербуржанки, даром что у обоих есть высшее образование.
Мне слегка жаль отдавать Гришу и Костю на съедение этому человеку – даже не потому, что он найдет способ заплатить им куда меньше, чем стоит бизнес, который они хотят разрушить, а только потому, что они мне нравятся. Мы понимаем друг друга, потому что мы очень похожи. Все мы – предатели.
Я должна была заниматься девятнадцатым веком, а Гриша с Костей – теоретической физикой. Мы должны были жить бедно, но честно. Я должна была заниматься не цифрами, а словами и датами – а Гриша с Костей искали бы какие-нибудь черные дыры, а вовсе не дыры в законодательстве, позволившие им когда-то сделать первые деньги. Мы никогда не говорили об этом, но я знаю, что мы понимаем друг друга.
Мы – предатели, а предавать трудно только в первый раз. Трудно уволиться с работы и уехать в Москву. Трудно сказать себе: «Я смогу поднять этот бизнес». Трудно первый раз произнести: «Мама, я не могу с тобой говорить, у меня совещание» – и бросить трубку. Потом все получается само. Ты покупаешь квартиру в Москве, ты поднимаешь этот бизнес, ты привычно платишь по родительским счетам. Ты легко сдаешь Гришу и Костю человеку, который кинет их – и, возможно, кинет тебя.
Трудно только в первый раз – в бизнесе и в любви. Трудно раздеться перед незнакомым мужчиной, трудно первый раз ответить на поцелуй, трудно принимать ухаживания людей, которых совсем не любишь. Так было с Олегом: он ухаживал за мной полгода, присылал цветы, приглашал в рестораны. Он был начальником отдела в крупном банке, которому контора, где я работала, делала веб-сайт. Сначала Олег показался мне слишком напыщенным, потом – слишком настойчивым, потом я говорила себе, что он человек не моего круга. Однажды мы ужинали вместе, я плохо себя чувствовала, у меня болело горло, и поэтому я не произносила почти ни слова. Когда уже подали десерт, Олег достал из кармана коробочку. Внутри лежал браслет с темно-красными камнями, он надел мне его на руку и поцеловал мои пальцы, один за другим. В этот момент я и поняла, что дальше не удастся оттягивать неизбежное. Ты уже взрослая девочка, сказала я себе, сколько можно морочить мужику голову? Дай ему сегодня вечером, он больше не появится, а вы будете квиты.
Олег всегда провожал меня до дома, но в этот раз я позволила ему подняться. Тогда я снимала однокомнатную на «Аэропорте» и прямо из прихожей он отнес меня на постель. Мы начали заниматься любовью, и я почувствовала: происходит что-то не то. Мне было трудно дышать, горло саднило, будто его протерли наждаком. Я была беспомощна и пассивна, так что Олег вертел меня, как бесчувственную куклу. Когда он кончил, я так и осталась лежать, как он положил меня пять минут назад. Он встал, нагнулся ко мне и спросил: «Что-то не так?» – а я только махнула рукой в сторону двери, мол, уходи. Он оделся, прошел на кухню, попил воды и снова вернулся в комнату. Тебе точно ничего не нужно? спросил он и я снова покачала головой и махнула рукой на дверь. Он пожал плечами, поцеловал меня в неподвижные, обветренные губы, сказал: «Извини меня, я видимо…» – и ушел, так и не договорив. Трудно только в первый раз – так что утром у меня была температура под сорок, и я провалялась в постели неделю. Каждый день Олег заезжал ко мне, привозил продукты, лекарства и цветы. В этом было что-то старомодное – и так мы стали любовниками.
Я переехала с «Аэропорта» в Сокольники, потом купила квартиру на «Университете», и все эти годы раз в неделю, иногда реже, иногда чаще, мы встречались с Олегом и ужинали в ресторане. Он рассказывал мне о своей работе, иногда упоминал о жене и детях – так, между делом, как о само собой разумеющемся. Именно от него я впервые узнала о том человеке, которому хочу сдать Костю и Гришу. Олег сказал, что, если я захочу увидеться с этим человеком, он сможет устроить нашу встречу.
Да, мы встречались, ужинали в ресторане, а потом занимались любовью. На прощание Олег целовал меня и уходил, а я оставалась одна-одинешенька, девушка из хорошей ленинградской семьи, где говорили, что главное в жизни – это любовь.
Стоя перед зеркалом, одна-одинешенька, я подумала, что, может, они не просто говорили, может быть, они верили в это на самом деле? Я же верю в это до сих пор, хотя никому, кроме Ксюши, не решилась бы сознаться.
Ксюша часто смеется надо мной, говорит: надо трахаться чаще, тогда не будешь путать секс и любовь. Говорит, что, если бы за эти три с лишним года у меня был не один мужчина, а пятеро или шестеро, я бы могла сказать, кого из них люблю, а так – у меня любовь, что называется, из подбора, из того, что есть под рукой, точнее, из того, что побывало между ног. Ксюша, кстати, не говорит «между ног», она вообще избегает эвфемизмов, как, кстати, и многие ленинградские девушки из хороших семей. Я никогда не говорила таких слов, не говорю их и сейчас, но не потому, что смущаюсь, а потому, что они давно стали для меня рабочим инструментом, терминологией, которой иногда пользуются партнеры по бизнесу, в особенности – поставщики. Странно было бы использовать такие слова в повседневной речи – для меня это так же странно, как назвать чек из «Ашана» платежным документом.