Шкурка бабочки
Шрифт:
– Он убивает моих подруг, – объясняет Ксения. – Он так со мной разговаривает.
Марина молчит, потом отвечает, уже окончательно проснувшись:
– Хорошо, я закрою дверь на цепочку.
Ксения вешает трубку, ходит по комнате. Ей холодно, в голове шумит, трудно сосредоточиться. Вот и молодец, говорит она себе, вот и молодец. Мама была права, нечего плакать, надо бороться, надо что-то делать. Вот, позвонила Марине, убедилась – все хорошо, предупредила, вот и молодец, иди спать,
Он убьет снова, говорит себе Ксения. Может, он уже пробрался в Маринкину квартиру? Может, он знает все, что я сделаю? Может, он даже сейчас видит меня? Ксения закрывает ноутбук, проверяет входную дверь, зажигает повсюду свет. Все, что она делает, не остановит убийцу. Он хочет говорить с ней – и он убьет снова. Милиция не будет охранять Марину вечно, он дождется своего часа, затаится, сделает вид, что завязал, а сам будет ждать. Он убьет снова.
Ксения ходит по квартире, всюду горит свет, ей кажется, будто что-то шевелится по углам, что-то шуршит в тишине, что-то мелькает на самом краешке сознания. В голове шумит, трудно сосредоточиться. Успокойся, говорит она себе, ложись спать, что ты можешь сделать сейчас? Ничего.
Ничего? Задай этот вопрос еще раз. Что ты можешь сделать? Ксения Ионова, успешный IT-менеджер, главный редактор отдела новостей, двадцать три года, – что ты можешь сделать?
Я должна убить его, думает Ксения. Убить. Она говорит вслух:
– Я его убью.
Нет, она сама в это не верит. Как она может его убить? Он сильный, взрослый мужик, а она – маленькая девочка. Милиция всего города не может поймать, как она его убьет? Это будто в истории про снайпера, думает Ксения: есть убийца, есть жертва, есть наблюдатель. И ты уже ничего не можешь сделать. Так и тут. Он – убийца. Она – наблюдатель. Что она может сделать?
Я должна что-то сделать, говорит себе Ксения, надо бороться, надо что-то делать. Думай про снайпера, женщину и журналистку, говорит она себе. Женщина – жертва, она идет по улице, она ни о чем не знает, у нее нет выбора. Снайпер сидит в укрытии, у него есть винтовка, он может убить. Журналистка сидит с ним, они разговаривают. Почему снайпер решает выстрелить? Со скуки? Нет, ему не скучно. Он сидит в укрытии и разговаривает с журналисткой. Он разговаривает с ней, а потом – потом он говорит: «Я выстрелю». Он стреляет для нее, он пишет ей письмо.
Ксении кажется, что решение где-то рядом. Она перестает замечать тени по углам, не слышит шуршания, шума крови в ушах. Круг за кругом она ходит по комнате, все быстрее и быстрее, словно подгоняя себя. Думай, Ксения, думай!
Он пишет письмо. У письма есть адресат. Снайпер убивает, потому что есть наблюдатель. Журналистка не может убить снайпера, но может перестать наблюдать. Если бы она встала и ушла за минуту до появления женщины – ничего бы не произошло.
Все правильно, думает Ксения, это то, что я пыталась сделать. Я встала и ушла. И тогда он убил Олю.
Значит, она не может уйти. Она – наблюдатель, он – убийца, он будет разговаривать с ней и убивать снова и снова. Что она может сделать?
Ничего?
Круг за кругом Ксения ходит по комнате. Думай, повторяет она себе, думай. Как перестать быть наблюдателем, если не можешь уйти? Если не можешь убить? Что ты можешь сделать? Еще раз: наблюдатель, убийца, жертва. Наблюдатель и убийца уникальны. Жертвой может оказаться любой. Всякий, кто пройдет по улице. Убийца будет стрелять, наблюдатель – смотреть. Жертва – точка, где встречаются пуля и взгляд. Что может сделать наблюдатель?
Ей кажется: решение где-то рядом. На краешке сознания, в слепом пятне, в углах комнаты. Круг за кругом, что ты можешь сделать?
Еще раз: наблюдатель, убийца, жертва. Наблюдатель и убийца уникальны. Жертвой может оказаться любой. Всякий, кто пройдет по улице. Всякий, кто выйдет на улицу. Любой.
Стоп.
Ксения останавливается. Волосы прилипли ко лбу, руки дрожат, глубоко запавшие глаза сверкают.
Наблюдатель не может уйти. Наблюдатель не может убить.
Наблюдатель может только стать жертвой.
Ксения улыбается. Вот и решение. Вот и ответ. Теперь спроси еще раз: что ты можешь сделать?
Ты можешь умереть.
Вот и хорошо, повторяет Ксения, вот и хорошо. Некому будет писать, Маринка будет цела, все будет хорошо.
– Ты хотел, чтобы я ответила на твое письмо? – вслух говорит Ксения, – Хорошо, я отвечу. Ты хотел, чтобы я добровольно пришла к тебе? Хорошо, я приду. Ты обещал не убивать меня? Ну что же, а я постараюсь умереть. На этот раз будет по-моему. Ты все-таки убьешь меня. И все прекратится, все будет хорошо.
Ты говорил ответственность? Да, хорошо, пусть будет ответственность. Ты убиваешь, я умираю. Каждому – свое. Я же не могу убить тебя, даже ради Марины – не могу. Но я могу умереть ради нее. Мужчина может убить, женщина может умереть.
Ксения улыбается. Больше не надо сдерживаться, не надо держаться. Она знает, что делать.
Значит, завтра мы увидимся, бормочет она. Когда-то я мечтала о встрече, помнишь? Сейчас не хочу вспоминать, не хочу о пытках. Я их сама придумала, вот дура. Честно говоря, я немного боюсь. Хотя чего мне бояться? Я делала себе больно, чтобы кончить. Делала больно, чтобы забыться хотя бы чуть-чуть. Завтра ты сделаешь мне больно, чтобы я умерла. Чтобы забылась навсегда. Чтобы Маринка была жива. Чтобы все это прекратилось. Я выдержу, правда? Это же будет не очень долго? Я постараюсь умереть быстро. Да и Маринка говорила – мучительная смерть хороша для кармы. Вот и узна ю.
Ксения улыбается. Садится за стол, по памяти набирает адрес, пишет: Дорогой брат, мне очень жаль, что я раньше не поняла, как нам надо увидеться. К сожалению, я не знаю, где мне тебя найти, так что, пожалуйста, сам найди меня и забери. Если мы действительно аверс и реверс одной монеты, мы должны попробовать. Уж не знаю, получится ли у нас быть счастливыми, как Ганнибал и Кларисса, но если приглашение в твой персональный ад все еще в силе, я жду тебя. Твоя сестра Ксения.