Шкурка бабочки
Шрифт:
Но нет – Ксения сидит неподвижно, снова и снова перечитывая, уже ни на что не надеясь, не веря в случайное совпадение – мало ли в Москве девушек с именем Оля, с фамилией на К, тридцать пять лет, директор известного интернет-магазина? – сидит неподвижно, ни единой слезинки, небо над Европой, облака грязные, как московский снег.
49
Я пытаюсь придумать хэппи-энд к этой истории – но у меня ничего не получается.
Даже когда я убивал Ольгу, я не чувствовал никакого возбуждения. Впервые в жизни.
Она была интересной женщиной, когда-то мне нравилось работать с такими. Красивая грудь, полные печали глаза, нежная кожа на руках.
Я поцеловал ее ладонь перед тем, как
Я сек, прижигал и резал, но ничего не чувствовал. Раньше, когда я убивал, мне казалось: с помощью чужого тела и своего мастерства я создаю настоящие произведения искусства. На этот раз я сам себе казался грубым ремесленником.
Обычно за работой время идет быстро, но я скоро устал – может, потому, что Ольга не вызывала никаких чувств – ни умиления, ни восхищения, ни жалости.
Она была не интересна мне.
Я выпил воды, сполоснул лицо и вернулся в подвал. Ольга лежала на столе. Кисти отрублены, кожа на иссеченных бедрах свисала клочьями, правая грудь превратилась в сплошное кровавое месиво, из соска левой сочилась кровь. Кожаные ремни удерживали тело на столе, ноги привязаны к вбитым в стенку кольцам и широко разведены: между ними виднелась лужица крови. Рядом на столе в беспорядке были разбросаны инструменты – скальпель, секатор, несколько хлыстов. На полу лежала паяльная лампа, с потолка свисали веревочные петли, покрытые запекшейся кровью. Стены и пол тоже в крови – когда-то я заставлял пленниц убирать в подвале, но последние пару раз не тратил на это время. Наверное, где-то здесь еще валялись отрезанные и забытые части тел: стоял душный запах падали. Странно, что я только сейчас его почувствовал.
Ольга лежала на столе, ее рот был разодран кляпом, глаза закрыты. Она напоминала не произведение искусства, а выкинутую на свалку поломанную игрушку. Я подумал о том, что это – ближайшая подруга Ксении, женщина, которую любит Ксения. Я подошел к столу, вытащил кляп изо рта и лег рядом. Только тут я заметил: все еще сжимаю в руке тесак. Я обнял Ольгу и попытался поцеловать. Внезапно, она вздернула голову и впилась зубами в мою губу. Я рванулся и ударил ее тесаком по лицу.
Моя кровь хлынула мне на грудь. Я кинулся к умывальнику и, плача, промыл рану.
Я с детства боюсь боли.
Я не знал, что делать с Ольгой дальше. Мой член бессильно поник, фантазия истощилась. Больше всего хотелось бросить ее умирать от голода и ран, а через пару недель забрать мертвое тело. Но я не хотел ждать: мне надо было послать сигнал Ксении.
Внезапно я понял, что надо делать. Я собрал инструменты, снова заткнул Ольге рот и принялся за работу. Обычно, когда дело близится к финалу, не чувствуешь усталости, но тут я два раза присаживался отдохнуть. Потом уже я сообразил, что, вопреки обыкновению, даже забывал проверять, жива ли она. Так что, честно говоря, я так и не знаю, в какой момент Ольга умерла.
Наконец дело было сделано: я выбросил из раны остатки поломанных ребер, обрубил по краям ошметки мяса и кожи – и вырвал Ольгино сердце.
Именно такой смерти хотела для себя Ксения.
50
Закрытый гроб, да, конечно… говорят, лицо обезображено, с трудом можно узнать… а правда писали, что вскрыта грудная клетка и вынуто сердце?.. да, конечно, тот же самый, кто же еще?.. она делала сайт про него, знаете?.. да, как предчувствовала, надо же, такое совпадение… значит, судьба… тридцать пять лет, можно сказать – молодая… кажется, первая убитая в нашей индустрии… да, несерьезная у нас индустрия: первое убийство только теперь!.. да и то – какой-то маньяк, нет чтобы передел рынка, как у взрослых…
Шум голосов, переходят от стола к столу, официальные поминки, Оля всегда любила этот ресторан, вот уж не знала, ни разу с ней здесь не была, ну, уже не важно. Подходят, выражают соболезнования, будто она – ближайшая родственница, дочь, сестра, будто они в самом деле успели пожениться и прожить много лет в любви и согласии, много лет прожить счастливо, родить детей, двух девочек, друг от друга. Можно было и не делать аборт, думает Ксения, все равно не пришлось бы воспитывать одной, зря боялась. А может, и хорошо, что ничего, кроме сгустков крови, уже не было в темноте ее матки. Только представь, каково это: умирать вместе со своим ребенком, пусть и нерожденным? Не может представить, вообще – не может представить, что Оли больше нет, закрытый гроб, даже не увидела в последний раз, не может представить, не хочет думать, как она умирала. Оля всегда говорила, что боится боли, говорила: я страшная трусиха, я так боюсь боли, не то, что ты, не то, что я, да, было бы, наверно, справедливей, если бы я, а не она.
Подходит Паша, пожимает руку чуть выше локтя, говорит: Ксения, примите мои соболезнования, я знаю, вы были очень близки. Впервые говорит на вы, словно после Олиной смерти Ксения стала старше, будто часть Олиных лет перешли к ней. Отвечает: спасибо, да, очень близки. Ни единой слезинки за два дня в Москве, ни единой слезинки за всю жизнь.
Она сильная девчонка, думает Паша, она не сломается, я знаю. Паше достаточно только увидеть человека, потерявшего близких, и он все про него понимает. Можно сказать – интуиция, а можно – опыт. Как-никак почти у всех детских друзей кто-нибудь погиб, статистики более чем достаточно. Он все еще держит Ксению за локоть, говорит: можно вас на минутку? Да, конечно, а что случилось? Отходят в угол, садятся за пустой столик, Паша оглядывается через плечо, вынимает из внутреннего кармана маленький пистолет, кладет на стол. Вот, возьми. Ксения смотрит устало: Паш, ты что? Зачем мне пистолет? Не обращает внимания, аккуратно показывает: так и так, пальцем сюда и здесь нажать. И положи в сумочку. Смотрит непонимающе. Красивая девчонка, думает Паша, но все-таки сильно сдала за последний месяц, словно постарела, хотя как можно постареть в двадцать три? Только повзрослеть. Возьми, возьми, чистый ствол, не волнуйся. Считай, я тебе как начальник приказываю. Пожимает худыми плечами, убирает в сумку: Ну, хорошо. Возвращается в зал, Паша смотрит ей вслед, думает: если что с ней случится – никогда себе не прощу. Я ведь знал: не надо было делать этот сайт. Пытался объяснить, но плохо, видимо, объяснял. Выходит, слова – такая же мнимость, как реклама, как прямоугольники баннеров на прямоугольниках мониторов. Все-таки надежней неодушевленные машины. Патрон, капсюль, пусковой механизм.
Переходят от стола к столу, шум голосов, тихий шепот, мать приехала из Питера на похороны, а вот на поминки не пошла, ее можно понять, потеряла дочь, ужасно, когда родители хоронят детей. Да, да, а у Крушевницкой ведь не было детей, я правильно помню? Нет, никого, в Москве из родственников только брат, не успел прилететь из Индии, сложно со связью, ему написали, но, видимо, не каждый день почту читает. Вот жизнь у человека, а я, если не загляну в ящик хотя бы пару раз за день, просто сама не своя. Да, бросить все, уехать в Индию. Шум голосов, от стола к столу.
Подходит молодой человек: можно мы с вами выйдем на минутку? Да, конечно, а что случилось? Где она его видела, вот черт. Сухие глаза уже перестают узнавать людей. А, простите, да, действительно, я сегодня, ну, вы понимаете. Да, конечно, Ксения Рудольфовна, я понимаю. Мы прочитали вашу переписку, жалеем, что не сделали этого раньше. Мы связались с Александром, как вы и предлагали. Он составил описание, ну, рост, фигура… к сожалению, этот человек был в маске, но все равно, я хотел попросить выложить на сайт фоторобот, это очень важно. Извините, говорит Ксения, я закрыла сайт. Извините, мне в самом деле неловко… Напечатайте лучше в «Ленте». У них траффик больше.