Шкурки
Шрифт:
Поднимая енотиху за хвост, чтобы отнести к остальным, он разглядел культю задней лапы. Отгрызла. Господи, как же надо рваться на свободу, чтобы такое сделать!
Он нес добычу к папаше, возвращаясь по собственным кровавым следам. Казалось, что здесь прошел великан с кровоточащими ступнями.
— Фью! — восхитился отец, увидев последнюю. — Красавица! Да они все красавцы. Гэри, мой мальчик, когда я их продам, мы сможем печку топить деньгами!
Забрасывая тушку в мешок, Гэри взглянул на медленно поднимавшееся в чистое небо солнце.
— Может, не будем считать деньги,
— Ты прав, — впервые забеспокоился папаша. — Завтра вернусь и поставлю еще капканы. — Он хлопнул Гари по плечу. — Мы наткнулись на золотую жилу, сынок!
Гэри застонал под тяжестью мешка, но пригнулся и зашагал в сторону солнца. Ему хотелось поскорее убраться отсюда.
— Я пойду первым, па.
— Ты погляди! — говорил папаша, держа за хвосты две шкурки. — Гуще густого, и нигде ни шрама, ни пролысины. Первый сорт, все до единой!
Он покачнулся, стоя у свежевального стола. Весь долгий день, надрезая, обдирая и промывая шкурки, он прикладывался к бутылке с яблочным самогоном и теперь с трудом держался на ногах. Гэри еще раньше отобрал у старика нож и сам делал надрезы, предоставляя отцу сдирать шкурки. Для этого не обязательно быть трезвым. После того как надрез сделан — это самое трудное, — сильный человек может ободрать шкурку, как шелуху с кукурузного початка.
— Точно, — подтвердил Гэри. — Хороши! Настоящий зимний мех.
Зима — самое время ставить капканы на меховых зверей. Зимой мех гуще всего. А этот густой на редкость. Гэри не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть такие шкурки. На свету светло-серый мех отливал стальной голубизной. А если его тронуть, внутри становилось тепло. Хотелось найти женщину и кататься на ней до утра.
Самое удивительное, что они были одна к одной. Этих малюток не придется подкрашивать, чтобы подобрать на шубу. Все одинаковые, словно все еноты — из одной семьи.
Из них выйдет чертовски красивая шуба с длинными полами.
— Джейк в них влюбится! — сказал отец. — И отлично за них заплатит!
— Ты с ним уже виделся? — спросил Гэри, думая о дробовике, который давно хотел купить.
— Ага, с утра заходил.
— Здорово, па. Давай ты ложись, а я здесь приберусь.
— Уверен?
— Уверен.
— Молодец ты, сынок. — Папаша хлопнул его по плечу и заковылял к двери.
Гэри вздрогнул от холодного ветра, ворвавшегося в проем, когда отец выходил из сарая. Поднявшись, он подбросил полено в пузатую приземистую печурку в углу и огляделся.
Собственно, дела осталось немного. Шкурки были вымыты и почти все распялены на сушилке. Кишки выброшены, а мясо отложено в ледник, чтобы в ближайшие несколько недель скормить собакам. Так что ему только и осталось…
Взгляд Гэри метнулся к лавке. Вроде что-то шевельнулось? Он секунду присматривался, но все было спокойно. И все же он мог бы поклясться, что одна из оставшихся нерастянутыми шкурок двигалась. Он протер глаза и усмехнулся:
— Устал!
Подойдя к лавке, он расправил оставшиеся полдюжины шкурок, собираясь их распялить. Чаще всего они прибивали добычу гвоздями к двери сарая, но эти были слишком ценными для такого обращения. Он погладил мех. Господи, это что-то особенное! Никогда не видел такого густого и мягкого меха у енотов. И это теплое, мирное, чувственное ощущение снова пронзило его. Шутки ради он накинул одну шкурку на плечо. Какая шуба выйдет…
Мех шевельнулся, по нему прошла рябь. Одним быстрым движением загнувшиеся края плотно обернули предплечье. Вспышка ужаса отступила прежде, чем он успел что-то сделать, и его затопило умиротворенное спокойствие.
Ничего особенного. Все хорошо… хорошо.
Он равнодушно смотрел, как три оставшиеся нерастянутыми шкурки затрепетали и двинулись к нему. Что плохого, если они ползут вверх по его ладоням и запястьям, оборачивают предплечья. Вполне естественно! Он улыбнулся. Руки как у пещерного человека.
Пора было возвращаться в дом. Он встал и пошел. У дверей прихватил свой «Луисвилль Слаггер».
Па храпел.
Гэри ткнул его битой и окликнул. Собственный голос донесся до него словно издалека:
— Па! Проснись!
Наконец папаша шевельнулся и открыл простреленные красными прожилками глаза.
— Что такое, малый? Чего тебе, черт возьми?
Гэри поднял биту над головой. Папаша завопил и вскинул руки, совсем как последний енот этим утром. Гэри изо всех сил ударил битой и попал отцу по запястью и по правому уху, когда тот попытался откатиться. Папаша крякнул и напрягся, но Гэри не стал смотреть, что будет дальше. Он замахнулся еще раз. И еще… Руки совсем не чувствовали усталости. Болтавшиеся на них шкурки словно придавали силу. Задолго до сорокового удара голова папаши превратилось в большое пятно смородинового желе на подушке.
Тогда Гэри повернулся и вышел в заднюю дверь.
Вернувшись в сарай, он остановился у сушилки и опустил взгляд на вымазанную кровью биту, которую стискивал в кулаках.
Малая его часть предостерегающе кричала, но остальное знало: все в порядке. Все отлично. Все…
Он внезапно вывернул запястья и предплечья, нанося удар себе в лицо. Опрокинулся назад и закричал бы, если бы горло слушалось. Нос и лоб нестерпимо болели! Но все в порядке…
Нет! Ничего не в порядке! Это…
Он снова ударил себя битой и почувствовал, как вмялась внутрь правая скула. И еще, еще… Следующие несколько ударов раздробили нос и выбили глаза. Он ослеп, но проклятая бита не останавливалась. Упав ничком на пол, Гэри продолжал колошматить себя по голове. Слышал, как раскололся череп. Но никак не мог остановить проклятую биту.
И боль! Он должен был вырубиться с первого удара, но оставался в сознании. И все чувствовал!
Он молился о смерти задолго до того, как бита ударила в сороковой раз…
2
На стук в доме — да какой там дом, халупа — никто не отозвался, и Джейк Фельдман направился к сараю. Воздух раннего утра обжигал холодом неудержимо расползающуюся на макушке лысину: он стянул незастегнутое пальто на солидном брюхе и ускорил шаг, чтобы скорее преодолеть ледяные колеи дорожки.