Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
Лена прочитала это объявление, возвращаясь с рынка, нагруженная покупками. Оставив на кухне курятину, зелень, виноград, она поспешила к генеральскому дому. Рузский дремал в кресле с газетой — новая газета «Доброволец», внизу на ее последней странице указано, что она издается на средства Финансовой комиссии, и приведен список, в котором значится и Шкуро.
Генерал очнулся, спросил, что случилось. Лена рассказала о том, что город взволнован объявлением о скором отступлении казачьих войск, но генерал уже все знал.
— Мне прислали офицера — он только что ушел. Шкуро предлагает уходить вместе с ним. Прислал конверт с деньгами. И вам, Леночка, оставили конверт. Вот он. Наверное, деньги. Вас, оказывается, любят и красные, и белые.
— Не
— Да, да. Конечно. Я, наверное, ошибся. Или этот посланник перепутал. Но вы все-таки возьмите. При случае передадите Маргарите Георгиевне. Вы же не покинете Пятигорск. Михаил Петрович будет здесь вас искать.
— Да, я буду его ждать. А вы уйдете с казаками?
Нет, Леночка, я уже стар для таких путешествий.
Красные меня не трогали и не тронут. Я не представляю для них никакой опасности.
Лена не задумывалась о генерале — ее будоражила встреча с мужем. С отцом будущего ребенка. Конечно, он отец, и никто не смеет!..
В конверте — пять «екатеринок». Пять царских сторублевок, еще считающихся золотыми.
Шкуро давно бы оставил: район Кавминвод — все, что ему требовалось, было сделано. Главное — Финансовая комиссия, деньги, Даже газета с деникинским названием, прославляющая подвиги казачьего вождя. Держать фронт по линии Ессентуки — Кисловодск— Пятигорск приходилось все эти дни для того, чтобы Иван Павлович Романовский мог рисовать на штабной карте красивые линии, окружающие красных. Полковник же не знал, что Деникин был против взятия Кисловодска.
К Рузскому заезжал — на всякий случай, — вдруг тот как-то связан с главнокомандующим и при возможности замолвит словечко. Конечно, тогда хотелось и на Леночку взглянуть, но она спряталась. Не у генерала же спрашивать о его экономке. Потом вспомнил, разговаривая с Кузьменко:
— Виделся с ней?
— Вы ж не приказывали.
— Я, Коля, уже не мог — жену вызвал.
— А мне самому-то зачем?
— Как зачем? За тем.
Посмеялись, а было не до смеха: Кузьменко снова направлялся через фронт с секретном поручением. Положение на Северном Кавказе вдруг изменилось к худшему; восстание терских казаков провалилось. Дивизия Шкуро отступила к Беломечетинской и Баталпашинской с несколькими тысячами беженцев и оборонялась от отрядов Таманской армии, двигающейся от Невинномысской. Разведчики доносили, что в красных частях проходят митинги, где красноармейцы требуют решительного наступления, и Сорокин готовится к нему. По некоторым сведениям у Сорокина разногласия с правительством так называемой Кубано-Черноморской советской республики.
— Главное, Коля, дойди до Сорокина. Иначе не возвращайся. Оставайся в Пятигорске с Леночкой.
— Да что вы, Андрей Григорьич!..
— Так получается. Разведчики доносили, что правительство красной республики будет размещаться в Пятигорске. Значит, и Сорокин там. План мы с тобой придумали рисковый и решительный.
— Ваши придумки, Андрей Григорьич.
— Но и ты же подсказывал. Будешь с Сорокиным говорить — нажимай. Говори, что вся сила у нас…
Путь в генералы тяжел и не прост. Главные три пункта: деньги, жена, Сорокин. С деньгами решилось. К Сорокину двинулся Кузьменко. Тасю привезли из-под Нальчика в погожий день, когда из Баталпашинской, с крыльца правления, открывался вид на Кавказский хребет со снежными в алых отблесках гребнями, с пестрыми желто-красными осенними пятнами на склонах. Привез жену штаб-ротмистр осетин Борукаев со свитой. Встречал Шкуро с адъютантами, офицерами дивизии, казаками, станичниками, Татьяна Сергеевна всплакнула, упав в объятия мужа, и полковник утирал слезу, обнимая и успокаивая супругу, выражал непомерную радость оттого, что окончилась мучительная разлука. Затем — большое застолье. Шкуро, поднимая стакан, от души благодарил осетин, черкесов, других кавказцев, геройски помогающих казакам в борьбе против ненавистных большевиков. Особую благодарность выразил Борукаеву, спасшему любимую жену от неминуемой гибели, уготовленной комиссарами. Борукаев, приложив руку к сердцу, говорил о любви горцев к полковнику Шкуро и его армии. Расцеловались, и полковник предложил ротмистру остаться в дивизии его адъютантом. Тот согласился с благодарностью. Татьяна Сергеевна тоже намеревалась сказать свое слово, но едва она поднялась, как в зал ворвался Перваков с криком:
— Кочубей наших пикадоров порубил!
— Где? Почему?
— К Воровсколесской было нацелились, а тот их окружил. Человек пятьсот в плен взял. Примчались. Орут. Раненых полно.
— Они орут, а ты не ори! — возмутился Шкуро. — Ваню Кочубея испугались! Он же мужик неграмотный, а вы — казаки. Для него — генералы. Помню, я учил его дорогу по карте искать — так и не научил. А здесь в атаманы лезет. Поднимай полк. Сам поведу. Бунтовщика урядника Кочубея повешу!
— Подожди, — заинтересовалась Татьяна. — Что у тебя за пикадоры? Испанцы, что ли?
— Испанцы баталпашинские. Конная милиция. Винтовок у них нет — с пиками воюют. Вот и пикадоры.
Бой длился недолго. Не сошлись конники лоб в лоб — почти никогда и не сходятся. Кочубеевцы почувствовали напор настоящих казаков, и сначала один — в сторонку, другой, а потом всей лавой подались назад. Шкуро скомандовал «В карьер!». Догоняли, рубили, кто уворачивался, вновь догоняли и добивали. В плен не брали. Своих пленных освободили всех. Сам Кочубей сумел уйти.
Ночью Андрей Григорьевич горячо ласкал супругу, говорил о том, как страдал в одиночестве и как теперь счастлив, когда Тасенька рядом.
— А домой? — спросила жена. — Там же теперь спокойно — Деникин.
— Я должен быть со своей дивизией — война.
— Но я же не воюю. Можешь меня в Пашковскую отправить?
— Там не моих только отец. Сестра и брат где-то далеко.
— Мои на месте. Я знаю. Весточка была.
— А сундучок?
— Где был — там и будет. Чего он тебе?
— Тасенька, деньги треба. Дивизию сам должен содержать. Чтобы в генералы произвели, надо кому-то дать. Чтобы в Раду выбрали — тоже надо.
— Ты, Андрюша, про такое мне не говори. Твоих оборванцев кормить не стану. Что это ты? Они ж казаки — пусть сами стараются.
— Казаки! Это я казак. Сама ахала и охала на мои подарки. Кто такие браслеты имеет? Такие кольца носит? Только царица. А ты и будешь кубанская царица. Но сперва надо в генералы мне.
— Кому хочешь дать?
— Филимонову надо. Бели поедешь теперь, то пойди к нему. И в штабе кому-то. Он скажет, мне не с руки, а тебе скажет.
Промозгло-холодный, беспросветно-серый осенний вечер пронизывал тоской комнаты генеральского дома. Машук закрыло дымным туманом, ветер сбивал листья с деревьев. Лена принесла чай с вареньем и белым хлебом. Он спросил ее:
— Ваш муж скоро приедет?
— Жду со дня на день.
— Пора бы. Уже десять дней как белые ушли.
Наверное, надеялся генерал на помощь Стахеева.
Не мог ни писать, ни читать. Смотрел в окно на осеннюю смерть сада и не верил, что когда-нибудь здесь разгуляемся, расцветет весна. Все ошибочное, неприятное, постыдное, что пришлось совершить в жизни, вдруг сложилось тяжким комком в усталой разбитой душе, в больном стариковском теле. Который уже раз проигрывал в памяти несчастный день 1 марта прошлого года, когда ответил «да» на вопрос Алексеева об отречении Николая. Если бы не разрушили империю, то теперь вместе с французами, англичанами, американцами праздновали бы великую победу. Никто и ничто не спасет Россию. Ни бандит Шкуро, ни тупой Деникин с кучкой запутавшихся офицеров, ни пьяный невежественный народ, развращенный преступными лозунгами большевиков.