Шлиссельбуржцы

Амфитеатров Александр Валентинович

Смерть Людмилы Николаевны Волькенштейн во время известных «беспорядков» во Владивостоке, покойный Караулов в Государственной думе – громкие свидетели того, как сомнителен тезис г. Войтоловского. А сколько можно было бы насчитать свидетельств тихих, безмолвно-деятельных, не подлежащих оглашению… Если бы г. Войтоловский говорил о физической усталости шлиссельбуржцев, – полагаю, что он был бы прав в отношении даже наиболее крепких и хорошо

сохранившихся. Приглядываясь к этим людям, мне всегда казалось, что большинство из них, в возбуждении воскресением своим, даже не сознает, насколько оно утомлено борьбою с шлиссельбургскою могилою и как много сил в ней истратило. Но когда этой физической усталости хотят придать значение нравственного умертвления, протест сам бежит с языка. Сфера политическая окружена в русской печати такими условиями, что нельзя в ней сказать всего, что следовало бы. Но взгляните на другие области интеллектуального общения – в науку, в литературу, в публицистику. Г. Войтоловский сам напомнил имя необычайно подвижного и общительного Н. А. Морозова. Имя И. Д. Лукашевича менее шумно, ибо строго научная деятельность его как геолога более кабинетна и специальна. Но еще недавно этот шлиссельбуржец издал три тома громадного труда о «Неорганической жизни земли», встреченные всеобщим вниманием и лестными отзывами специалистов [3] И тот самый М. Новорусский, которого г. Войтоловский приводит в пример чуть не совершенного разочарования в свободе и жизни, в результате потери «коллективного инстинкта», – этот самый Новорусский оказался большим мастером говорить с массами в качестве научного популяризатора: редкий талант у нас в России! А какою блестящею стилистикою оказалась и какое публистическое дарование явила, по воскресении своем от «шлюшинского гроба», Вера Фигнер!

3

В настоящее время премирован Академией наук.

Словом, с основным положением г. Л. Войтоловского, что «каждая отдельная личность как бы рвется навстречу всему человечеству», и «человечество движется в сторону всех своих сил», – вряд ли кто не согласится, ибо это азбука коллективного процесса. Но отрицательный пример, выбранный им в основу своего «доказательства от противного», весьма неудачен, произволен и ошибочен. Настолько же ошибочен, как латинская цитата, которою г. Войтоловский хочет суммировать свой гимн коллективу: «Homo sum et nil humanum mihi proprium est», – что, по мнению г. Войтоловского, значит: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо».

Смею уверить г. Войтоловского, что если бы существовало в латинской литературе такое «старое, гордое изречение», то оно обозначало бы как раз обратное: «Я человек, и ничто человеческое мне не свойственно».

Но такой бессмыслицы никто из латинских авторов не говорил. По-видимому, г. Войтоловский имел в виду извстный стих Теренция: «Homo sum: humani nil a me alienum puto».

Это вот действительно будет обозначать: «Я человек и не почитаю себе чуждым ничего, что свойственно человеку». A proprium, это из другой оперы и совсем наоборот. Ибо: «Verba aliena opponuntur propriis» [4] .

4

Высказать слова души и за правду отдать жизнь (лат.).

* * *

P. S. Г. Войтоловский счел нужным ответить на это указание следующими строками:

Выражаю свою искреннюю признательность г. Амфитеатрову за указанную ошибку. Хотя справедливость требует – поделить эту признательность между г. Амфитеатровым и одним киевским гимназистом, от которого на другой день после появления моего фельетона я получил такое назидательное письмо:

«Честерфильд спросил однажды одну семидесятичетырехлетнюю старуху, в каком возрасте женщины перестают любить? Она ответила: „Не знаю, милорд, спросите кого-нибудь постарше меня“. Цитирующим латинские изречения надо всегда поступать как раз наоборот. Если вы хотите избавиться от унизительных замечаний на этот счет, спрашивайте учеников, не достигших шестого класса. Это самый верный способ прослыть выдающимся латинистом».

Киевский гимназист дал г. Войтовскому совет не худой, но по младости своей остроумничает несколько длинно. Человек постарше и с опытом просто посоветовал бы г. Войтоловскому писать на языке, который он знает, и оставить в покое язык, которого он не знает.