Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях
Шрифт:
— Пойдём в трактир Карлисона, там всегда подают отменные блюда.
— А не дороговато ли будет для шляхтича?
— Не дороже, чем у других; а если и будет стоить чуть больше, так зато и повкуснее: не след экономить на себе.
Я согласился. Заходим в большой зал — там уже было несколько господ, ели, курили трубки, смешили друг друга, выставляя напоказ изъяны и странности своих знакомых; издевались над всеми подряд, не щадя ни женщин, ни стариков.
Сидя за столом, с удивлением смотрел я, как эти вертопрахи старались щегольнуть своим остроумием, хохотали во всё горло и, подходя
— Неплохо иногда побывать в трактире, — сказал доктор. — Тут люди смелее снимают с себя маски, и можно доподлинно увидеть, кто каков.
Едва он это произнёс, заходит высокий человек, волосы густые, взъерошенные, глаза беспокойные, лицо полное, бледное, будто в нём разлилась желчь и вода. Все посмотрели на него. Он сел на диван и, схватившись за голову, застонал:
— Нет им покоя.
Потом попросил подать стакан рома, выпил половину и, будто задумавшись, сидел несколько минут молча; потом встал и оглядел себя в зеркале, положил руку на голову и говорит:
— О! теперь хотя бы не шевелятся и замолкли ненадолго.
Все с удивлением смотрели на него, а мой товарищ сказал:
— Ты, как видно, нездоров, может, страдаешь от головной боли? Не думаю, чтобы ром мог помочь — лишь ещё больше себе навредишь.
— Я не просил у тебя совета.
— Я доктор, это моя обязанность.
— Доктор, а болезни моей не знаешь. Скажи мне лучше, какая смерть самая лёгкая? Нет у меня надежды на выздоровление, хочу умереть.
— Моя наука призвана продлевать жизнь человека, а не открывать пути к смерти. Смерть сама придёт к нам.
— Смерть сама придёт к нам, это правда, но кто об этом не знает?
— Да, эта правда всем известна, но не все о ней думают.
— Кому жизнь мила; но тем, кто мучается так, как я, не о чем жалеть на свете.
— Так что за боли мучат тебя?
— Волосы, волосы отравили жизнь мою!
Когда он это говорил, со стороны, где сидела компания веселящихся приятелей, послышался смех и донеслись слова:
— О! А не режь вол'oс, не порти кос!
— Нечего было их отрезать; без них и взаимные чувства рвутся.
— Ишь, надоели ему волосы — отхватил ножницами, а они при свете месяца ожили.
— Славно волосы те пели, да не мог он их ценить.
— Глядите, глядите, ему на голову светит солнце, и волосы шевелятся, как живые.
Услыхав эти остроты, бедняга гневно посмотрел на насмешников, ничего не говоря, вскочил с места и пошёл в их сторону.
Те паны сразу похватали шапки. Выходя, один из них произнёс:
— Бывай здоров, пан Генрик! Пей больше рому, и всё будет хорошо!
— Вот до чего дожил, — сказал Генрик, обернувшись к доктору. — Стал я посмешищем для бесчувственных людей, смешно им чужое несчастье. Всюду, где только их ни встречу, стараются увеличить мои страдания и издеваются над горестями, выпавшими на мою долю.
— Очень уж чувствительные у тебя нервы, — сказал доктор, — коль обижаешься на легкомысленных людей. Я, сидя тут и слушая, как лихо, не жалея колких слов, поносили они всех своих городских знакомых, ясно понял, что это за люди.
— Когда-то я был совсем другим, равнодушно слушал и смех и стоны, ничто не беспокоило
Замолчал, будто прислушивался к чему-то и вдруг, показывая на свои волосы, воскликнул:
— Вот, один запел и остальные зашевелились… скоро закричат все вместе. Вы не видите, что делается на моей голове!
Он схватил стакан, чтобы выпить остатки рома.
— Послушай моего совета, — сказал доктор. — Прикажи подать воды и сахара; смешай их с ромом, по крайней мере, будет меньше вреда. Но я советовал бы тебе совсем отказаться от такого лечения.
Тот взял стакан, встал перед зеркалом, пощупал рукою волосы, пожал плечами, потом повернулся к доктору, посмотрел на него тревожным взглядом и говорит:
— Откажусь, если найдёшь способ лучше; но первый твой совет не отвергну.
Сказав это, он попросил подать воды и выпил стакан пунша.
— Расскажи мне о своей жизни; если бы я знал, с чего начались твои страдания, может, придумал бы способ, как прекратить их.
— Может, отыщешь способ вернуть прошлое?
— Прошлое учит нас, как пользоваться настоящим.
— Моя болезнь новая; ни простые люди инстинктивным путём, ни наука медиков не открыли лекарства, чтоб её вылечить. Однако вижу, что ты искренне хочешь помочь мне в беде; потому расскажу тебе о тех бедах, что довелось мне пережить.
У родителей я был один. Детство моё текло беззаботно, мне ни в чём не отказывали, слуги исполняли все мои приказы, домашний учитель преподавал мне основы французского языка самым лёгким способом — чтоб я, занимаясь один час, не утомился и не заглушал в себе весёлых мыслей, которые в светском обществе ценят больше глубоких познаний в высоких науках.
Когда мне было лет пятнадцать, отец отправил меня в Ригу на один год, чтобы я изучал там немецкий и французский языки у лучших учителей, да чтоб приобрёл хороший вкус в тех предметах, что окажутся мне полезными среди людей, о которых идёт молва в светских салонах.
Денег он мне оставил более, чем достаточно, и я лишь собирал цветы весёлой жизни. Никто мне в ту пору не напоминал, что время уходит безвозвратно, здоровье человека ненадёжно и, к несчастью, переменчиво, а веселье счастливых лет быстролётно, как мечта.
Когда вернулся я из города домой, то с утра до вечера был занят лишь охотой. Мой отец не жалел расходов на охотников, борзых и гончих собак. Мне было позволено держать столько людей для услуг, сколько захочу; были у меня красивые лошади и модные экипажи.
Через несколько лет был я избран от местных помещиков на должность в том же повете. [212] В городе я нашёл множество приятелей; в моём доме часто были шумные и весёлые пиры, порой гости мои за вином или за карточным столом встречали восход солнца.
212
До 1831 г. в Витебской и Могилёвской губерниях продолжал действовать Статут Великого княжества Литовского, согласно которому местная власть избиралась представителями шляхты на поветовых сеймиках.