Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

Барщевский Ян

Через много лет, если, может, когда-нибудь навестишь этот край, уж, верно, не увидишь тех стариков, с которыми столько раз беседовал в моём доме. Да и меня уже на свете не будет. Может, кто-нибудь покажет тебе мою могилу. Будь здоров и помни эти мои слова.

Через час уже скрылся от меня высокий лес, что окружал жилище моего дяди, скрылись ясные воды и заросшие берега озера Нещерды.

Конец

Попович Янк'o, или Беларусь в первой половине XIX века

Во всяком краю есть свои местные легенды, свои особенные волшебные сказки и истории. С незапамятных времён бабушки по вечерам рассказывают эти предания своим внукам, и они передаются из поколения в поколение, постепенно изменяясь, но неизменно сохраняя неповторимый аромат родной земли. Дети, повзрослев, чаще всего забывают о сказках, как о старых игрушках, лишь немногие продолжают охотно слушать их. И всё же нет-нет да найдётся человек, который начнёт эти сказки записывать, обрабатывать, переосмыслять, а порой сочинять новые. Такой человек сам

становится сказочником, и образ его родного края, созданный народной фантазией и обогащённый талантом автора, делается достоянием большой литературы. Так появились миргородские сказки Николая Васильевича Гоголя, уральские сказы Павла Петровича Бажова и множество других, к сожалению, гораздо менее известных произведений. Для Беларуси таким сказочником стал Ян Барщевский. [244]

244

Нередко его фамилию ошибочно пишут через «о».

Немногочисленные биографические сведения об этом писателе, оставленные современниками и описанные в его собственных произведениях, часто противоречат друг другу, потому изложенная ниже последовательность событий его жизни представляет собой попытку составления наименее противоречивой компиляции и не может претендовать на абсолютную историческую достоверность, как, впрочем, и остальные подобные попытки. Годы жизни Барщевского пришлись на первую половину XIX века. Конец предыдущего столетия принёс на его Родину большие перемены. В результате разделов Речи Посполитой в 1772, 1793 и 1795 годах линия соперничества двух христианских миров вновь сместилась к западу, а белорусские земли вошли в состав Российской Империи. Это повлекло за собой неизбежные преобразования в обществе. Для крепостных крестьян они выразились прежде всего во введении рекрутской повинности, для населения городов и многих местечек — в отмене магдебургского права, для крупных магнатов — в ограничении их беспредельного самовластия. Коснулись они также и шляхетского сословия в целом.

Белорусская шляхта в те времена была весьма многочисленной и составляла по разным оценкам от 7 до 8 % населения края, а в некоторых местностях — до 15 %. Далеко не у каждого шляхтича было поместье. Так называемые подпанки владели лишь небольшим хозяйством с одним-двумя крестьянскими дворами. Чуть более состоятельные из них могли арендовать у богатых помещиков фольварк или деревеньку. Большинство же шляхтичей имели лишь маленький клочок земли, который сами же и обрабатывали, жили они большими группами в так называемых застенках — селениях, обведённых стеной (то есть, забором), либо по два-три семейства в кутах (углах) — крохотных селеньицах, разбросанных по лесной глуши. Многие представители застенковой, или иначе — околичной, шляхты шли в услужение к богатым панам. Тем не менее, все шляхтичи были лично свободными, не платили налогов, обладали правом голоса на местных сеймиках, формально были равны между собой, и всячески подчёркивали своё положение — если какой-нибудь «лаптюжный» шляхтич вывозил на телеге навоз удобрять поле, то рядом с вилами втыкал дедовскую саблю, дабы каждый встречный видел, что перед ним не простой мужик. Такое количество новых дворян, большая часть которых по уровню состоятельности мало отличались от крестьянства, но пользовались всеми сословными привилегиями, было проблемой для империи, поэтому уже во время ревизии 1772–1774 годов значительная часть малоимущих шляхтичей были записаны крестьянами, обложены подушной податью и рекрутской повинностью. Остальные же должны были документально подтвердить своё благородное происхождение, а если не могли этого сделать, то их записывали вольными хлебопашцами, государственными крестьянами либо мещанами. Собрать необходимые документы удавалось далеко не всем, рассмотрения и пересмотры дел продолжались годами, потому так называемый шляхетский разбор растянулся на несколько десятилетий и завершился только во второй половине XIX века.

Преобразования, затронувшие духовенство, были поначалу не столь ярко выраженными. Конфессиональная структура края была непростой, находилась в постоянном движении и являлась, по сути, одним из аспектов давней борьбы двух культур. К концу XVII века польская культура на белорусских землях значительно потеснила народную и за счёт распространения в высших кругах общества заняла лидирующее положение. Делопроизводство велось на польском языке и латыни, на них же было основано образование, в результате чего более или менее состоятельная шляхта интенсивно полонизировалась (ополячивалась). В немалой степени этому способствовала деятельность католических монашеских орденов — доминиканцев, бернардинцев, пиаров, тринитариев, кармелитов, миссионеров, францисканцев и капуцинов, но наибольшее влияние оказали иезуиты, которые организовали в городах сеть учебных заведений — коллегиумов и сосредоточили в своих руках почти всё среднее и высшее образование. Коллегиумы были созданы в Вильне, Гродно, Лиде, Новогрудке, Несвиже, Минске, Пинске, Орше, Мстиславле, Могилёве, Витебске и Полоцке. В них обучалась значительная часть шляхетской молодёжи — только в Полоцком коллегиуме в разные годы одновременно числилось от 200 до 500 студентов, причём денег за обучение не брали, а дети бедной шляхты зачастую даже пользовались бесплатным жильём и питанием. Так или иначе, к моменту присоединения белорусских земель к Российской Империи среди состоятельной шляхты преобладали римо-католики.

Народная же культура оказалась на положении второстепенной и была распространена преимущественно в низших слоях общества. Соответственно, большинство

крестьян, а также часть мещан и наиболее бедных шляхтичей (всего около 75 % населения) были униатами (унитами), то есть, принадлежали к Греко-католической (Греко-унитской) Церкви. Уния была подписана в 1596 году на Брестском соборе. Православными иерархами Речи Посполитой она рассматривалась как компромисс между сохранением основных греческих обрядов и традиций, с одной стороны, и признанием власти папы, с другой. Принявшие унию попы продолжали вести богослужение на славянском языке, не потеряли права состоять в браке, но после Замойского собора 1720 года при произнесении той части символа веры, где говорится о происхождении Святого Духа, должны были прибавлять «и от Сына», а в молитвах упоминать папу. Процесс перехода православного населения в унию длился долго и зачастую сопровождался разнообразными насильственными действиями. К концу XIX столетия в православии остались лишь 6–7 % населения края. Но даже принимая унию, простой народ продолжал называть свою веру русской и чётко отличал её от польской (латинской) веры.

Со стороны радикальных католических кругов уния виделась как несовершенство Католической Церкви, как зло, которое необходимо терпеть ради устранения большего зла — неподчинения «схизматиков» Риму. И с точки зрения ультрамонтантов Униатская Церковь в перспективе должна была стать промежуточной ступенью при переходе к римо-католицизму. Постепенно в униатских храмах начали устранять иконостасы, принуждать священников брить бороды, выводить из употребления их домашнее одеяние. На ключевые посты вплоть до митрополитского часто назначали бывших римо-католиков, принявших униатство при постриге.

Простые же униатские попы, хотя и происходили в основном из шляхты, зачастую не имели возможности получить надлежащее духовное образование. Семинарий не было, и поповичей в большинстве случаев обучали их отцы. Считалось, что науки им не нужны, вполне достаточно уметь только исполнять обряды, поскольку их паства — тёмная и холопская.

* * *

Ян Барщевский родился в деревне Мураги возле большого озера Нещердо. На современной политической карте оно располагается в северной части Республики Беларусь, у самой границы с Российской Федерацией, но в те времена это был географический центр Витебской губернии, поскольку в её состав входили Невельский и Себежский уезды, ныне относящиеся к Псковской области, а также так называемые Инфлянты — Динабургский, Режицкий и Люцынский уезды, теперь принадлежащие Латвии. Благодаря большому количеству лесных озёр, весь этот край издавна назывался Поозерьем и вместе с Могилёвской губернией образовывал ту территорию, с которой до середины XIX века отождествлялось понятие «Белая Русь». Остальные земли, входящие в современную Республику Беларусь, в те времена называли Чёрной Русью или Литвой, и расширение понятия «Беларусь» на эти территории произошло лишь во второй половине XIX века.

Когда именно Ян Барщевский появился на свет, точно не установлено. Первый биограф писателя Ромуальд Подберезский называет 1794 год, [245] однако приводит некоторые подробности, позволяющие вычислить более раннюю дату — 1790 год, которую повторяет в некрологе [246] Юлиан Бартошевич. Похоронная же запись [247] даёт возможность предположить, что Барщевский родился в 1796 или даже в 1797 году, и с точки зрения дальнейших событий его жизни именно эта датировка представляется наиболее правдоподобной.

245

Podbereski R. Bialoru's i Jan Barszczewski. // Barszczewski Jan. Szlachcic Zawalnia czyli Bialoru's w fantastycznych opowiadaniach. [Tomik pierwszy] — Petersburg, 1844. — Str. XXIV.

246

J[ulian] B[artoszewich]. Jan Barszczewski. // Dziennik Warszawski. — 1851. — № 22. — Str. 4; 1851. — № 24.— Str. 4–6.

247

Табачнiк Б. Ян Баршчэўскi на Валынi. // Лiтаратура i мастацтва. — 1981. — № 15 (3061), 10 крас. — С. 14–15.

Отец будущего писателя [248] был небогатым униатским священником и служил в местной церкви. По-видимому, его род имел шляхетское происхождение, но, подобно многим другим дворянским семействам, не принявшим католичества, был вытеснен в духовное сословие ещё до раздела Речи Посполитой, как это произошло, например, с Достоевскими. Во всяком случае, известно, что в конце XVIII — начале XIX веков в окрестностях Мурагов жили как шляхтичи Барщевские, так и попы-униаты той же фамилии. Правда, установить, состояли они в родстве или нет, теперь уже сложно. Как бы то ни было, сам Ян Барщевский не был официально признан дворянином, о чём свидетельствует его похоронная запись.

248

Геннадий Александрович Кохановский в своих работах называет имя отца писателя — Францишек (Каханоўскi Г. А. Ян Баршчэўскi // Памяць: Гiсторыка-дакументальная хронiка Расонскага раёна. — Мн.: Беларуская энцыклапедыя, 1994. — С. 43–45), однако откуда им взяты эти сведения, остаётся невыясненным.