«Шоа» во Львове
Шрифт:
Его незаметная, скромная жена, редко показывалась на людях, у нее была тяжелая форма туберкулеза. Детей у них не было. Несколько раз Ирли просил меня отнести по разным адресам какие-то записки, пока об этом не узнал мой отец и запретил, подозревая (и правильно), что таким образом меня невольно втягивают в аковскую курьерскую службу. Подпольщик-романтик проявлял необузданный прозелетизм и стремился втянуть как можно больше сторонников в свою борьбу. Он охотно вступал в разъяснительные беседы на политические темы с соседями и знакомыми, распространял подпольную газетку «Biuletyc Ziemi Czerwiecskiej» пытался привлечь соседей к конспиративной работе. Жители-поляки нашего дома, хоть и были искренними патриотами, придерживались рассудительности и к опасной подпольной работе не торопились.
Ирли не любил ни евреев, ни украинцев. Он постоянно повторял, что евреи действуют во вред Польше, а украинцы являются ее заклятыми врагами. Когда в апреле 1943
Однако вскоре и Катынское дело, и трагическая гибель в авиакатастрофе польского лидера генерала Сикорского отошли для галицийских поляков на второй план в связи с событиями на Волыни. Складывалась парадоксальная ситуация, когда наряду с оккупационными полчищами Германии на украинской этнической территории начали действовать вооруженные диверсанты из польской Армии Краевой («Вахляж» — «Веер») и засланные с территории Белоруссии советские партизаны. К слову, национальный состав советских партизан выглядел так: русские — 52,9 %, белорусы — 33,9 %, других национальностей — 7,3 %, украинцев — только 5,95 %. Ситуация для украинских автохтонов Волыни сложилась трагически-отчаянной. Их жизнью, их имуществом одновременно распоряжалась и жестокая, грабительская колониальная оккупационная немецкая власть и диверсионно-разведывательные группы поляков и россиян, которые нисколько и никак не считались с интересами местного населения, а выполняли приказы или Варшавы, или Москвы. А что на самом деле представляли собой так называемые «советские народные мстители», сообщил в четвертом номере 1995 года журнал «Молодая гвардия»: «Известно, что никакого партизанского движения не существовало, что была работа чекистов в тылу врага, себе в помощники они мобилизовали людей из местного населения — это и были партизанские отряды».
Защищаясь от нечеловеческого колониального режима, который установил в Рейхскомиссариате палач украинского народа гаулейтер Кох, жители Волыни начали создавать для защиты собственные партизанские отряды. Полесье и Волынь, которые по своим природным условиям стратегически подходили для партизанских действий, восстали против оккупантов. Летом 1942 года, на основе стихийных групп, по инициативе ОУН на Волыни образовалась Украинская Повстанческая Армия. Где-то через год вся Галиция с гордостью и надеждой пела песню об УПА, о ее первых боях с немцами:
Там десь далеко на Волині Зродилась армія УПА, Щоб нам воскресла Україна І завітала свобода. Про континґенти там не знають, Живуть там люди, мов в раю, Бо за цю волю, за свободу Пролива молодь кров свою. Горіли села і містечка, Борці боролись ніч і день. В перших рядах борців — героїв Згинув Івахів — наш Василь. Упав, як лицар України, На Полі Слави, як борець. Ціле життя страждав по тюрмах, Геройська смерть сплела вінець. Ой, не плач, сестро, не журися, Не гляди сумно в далечінь, — Твій брат умер, та жити буде В піснях майбутніх поколінь. [21]21
Где-то
Родилась армия УПА,
Чтобы воскресла Украина
И вновь пришла свобода к нам.
О «контингентах» тут не знают,
Живут там люди как в раю,
Ведь молодежь за эту волю
Там проливает кровь свою.
Пылали городки и села,
Борцы боролись ночь и день.
Одним из первых пал на поле
Погиб Ивахив — наш Василь.
Он пал как рыцарь Украины,
На Поле Славы, как борец.
Всю жизнь провел он в разных тюрьмах,
Герою смерть сплела венец.
Не плачь сестра и не грусти,
И не смотри с печалью в даль.
Твой брат погиб.
Его ведь гений жить будет
В стихах грядущих поколений.
Согласно приказов главного командования АК и лондонского эмиграционного правительства поляки на Волыни, где они составляли менее 15 % от количества населения, готовились к борьбе с украинцами, чтобы после войны установить на этой территории польскую оккупационную власть. Весной 1943 года между украинцами и польскими колонистами, а также польскими полицаями, которые были на службе у немцев и которые враждебно относились к освободительной борьбе украинского народа против двух оккупантов — немцев и большевиков, разгорелись упорные бои. По размаху, длительности, по количеству задействованных сил и по количеству жертв это была настоящая война, а не какие-то стычки, как теперь это хотят изобразить. В конечном итоге поляки эту народную, бескомпромиссную жестокую войну проиграли.
Весной 1943 года во Львове появились первые польские беженцы с Волыни. Польская городская общественность, чем могла, пыталась им помочь. Как-то, гонимый любопытством, я зашел в школу (теперь СШ № 56), которая расположена на улице Кордецкого (сейчас Елены Степанивны). Я знал, что там разместили волынских беженцев. Во дворе школы стояли конные телеги польских колонистов, загруженные домашним скарбом. Тут же находилась полевая кухня от Польского вспомогательного комитета и раздавала беженцам теплую еду. Школьные классы превратили в казармы, или, точнее, в общежитие. Молодых, здоровых мужчин среди беженцев не было — возможно, они продолжали воевать. Старики и дети тихо отдыхали на разложенных в классах кроватях. Зато молодые женщины выходили во двор, чтобы всласть наговориться. Бурлил многолюдный шум, над которым господствовали тонкие женские голоса. Во дворе продолжался политический антиукраинский митинг. Беженцы рассказывали, жалостливые, драматические эпизоды. Между двумя славянскими народами шла кровавая борьба на тотальное уничтожение, независимо от возраста и пола.
Для «укрепления сердец» на тех митингах много, как, впрочем, и в приватных беседах львовян, говорилось о будущих границах Польши. Звучал сумасшедший имперский лозунг: «Польша от моря до моря», то есть от Балтийского до Черного морей. На Западе граница должна была проходить по линии Одера и Нейсы, а на Востоке — по линии Днепра. К Польше должна была отойти вся Пруссия с Кенигсбергом, часть Литвы и Белоруссии, Западная Украина (без Киева, но с Одессой). А тем временем для волынских беженцев Львов служил только транзитом вглубь Польши, по дороге на истинную историческую родину. Чтобы там не говорили, все понимали, что Волынь — украинская этнографическая территория. Через год-полтора беженцы надеялись вернуться и отомстить. Напрасно. Они уже никогда не вернулись. Травма от проигранной волынской войны допекает поляков и сегодня. Наибольшую боль приносят развенчанные иллюзии.
Больная жена Ирли неоднократно просила мою маму сварить ей крепкий бульон. Когда я принес большую миску наваристого мясного бульона, хозяина в доме не было. Ирли тогда развернул лихорадочную деятельность, покровительствуя волынскими беженцами. Он часто ковылял на протезе в школу на улице Кордецкого и в другие аналогичные места, где приютились волынские изгнанники. Мы с больной вдвоем мирно разговаривали, как вдруг со своими друзьями вернулся Ирли. Кровать больной была отгорожена ширмой и прибывшие меня не заметили.
«Украинцы не являются отдельным народом, — кричал Юзеф Ирли своим спутникам. — Это проклятое сборище различной голытьбы, сборище преступников и гайдамаков. Они — не люди!»
Я сидел за ширмой притихший. Ни языком, ни внешностью я ничем не отличался от своих польских ровесников. и мне неоднократно приходилось, в частности в малознакомой польской среде слышать антиукраинские выпады, которые имели привкус нескрываемого расизма. Наибольше при мне украинцев обзывали «кабанами», то есть свиньями. Я был приучен не подавать вида, что подобные выражения меня оскорбляют. Дальше Ирли орал, что с поляками на Волыни воюют «взбунтовавшиеся хамы», которых следует надлежаще наказать и указать им свое место. Закончил он фразой, которая меня перепугала.