«Шоа» во Львове
Шрифт:
— Прекрасно, что немцы очистили для нас «земью червэнську» от паразитов-жидов, — истерически кричал Ирли. — Наступает время очистить Львов от проклятых «кабанов», которых следует «виржнонць до ноги!» [22] . Он повторил: «Виржнонць до ноги!».
Это были не пустые угрозы. Напряженность между украинским и польским обществом как во Львове, так и по всей Западной Украине выросла так, что холодная враждебность переросла в кровавое противостояние. Логическим продолжением вековой этнической ненависти на почве стремления захватчиков господствовать на чужой земле, а угнетенных —
22
«Перебить всех до единого» — пол.
Осенью 1943 года террористами АК демонстративно был убит декан Медицинского института, профессор Андрей Ластовецкий. Для украинцев это была ощутимая потеря: украинской интеллигенции было значительно меньше, чем польской. В ответ, прямо на улице, средь белого дня, был застрелен профессор Медицинского института поляк Яловский. ОУН пригрозила АК, что во Львове безнаказанные для поляков времена прошли — за одного убитого украинца будут убивать трех поляков. В итоге пришли к переговорам и пониманию остановить в городе раскручивание спирали террора. Договорились прекратить взаимное уничтожение интеллигенции. Расправу над украинцами во Львове АК вынуждена была отложить на послеоккупационный период.
В конце года за Ирли приехало гестапо и отвезло его на Лонцького. Через несколько месяцев немцы расстреляли Юзефа Ирли в Лисиничском лесу. Его жена, которая уже не вставала из кровати, подарила мне скромную библиотеку своего мужа. Среди бумаг я обнаружил рукописи патриотических поэзий. Программный стих назывался «S'ol polskiej ziemi» и провозглашал, что инвалид войны как раз и является солью польской земли. Тяжелобольная женщина, всеми, кроме моей мамы, брошенная и забытая, окончила свою жизнь сразу после войны.
В начале февраля 1943 года Германия объявила траур по погибшей под Сталинградом шестой армии. По распоряжению немецких властей во Львове вывесили черные флаги, закрылись кинотеатры и другие увеселительные заведения. Среди львовян воцарилась затаенная радость. Самые упрямые пессимисты стали соглашаться, что немцы войну не выиграют, а оптимисты, согласно с распространенной тогда политической поговоркой «z wiosna nadzieje rosna» (с весной возрождаются надежды), утверждали, что конец немецкой оккупации наступит через несколько месяцев, то есть весной будет восстановлена польская власть.
Где-то в марте того же года, проходя около красного здания школы св. Анны, которую превратили в военный госпиталь, я увидел колонну санитарных повозок, которые привезли раненых солдат. Прохожие на мгновение останавливались, чтобы посмотреть на изувеченную немчуру. Санитары выносили все новые и новые носилки, а медсестры в высоких накрахмаленных снежно-белых колпаках со знаком красного креста распоряжались, на какой этаж нести раненных. Ходили слухи, что опять, как и зимой 1942 года, среди солдат много сильно обмороженных. Говорили: «Много солдат имеют обмороженные животы от вынужденного длительного лежания на замерзшей земле».
Этой весной у моего папы появился случай осуществить свое давнее намерение — близко познакомиться с работником Винниковской табачной фабрики. Во время войны и много лет после нее околольвовский городок Винники, где была расположена табачная фабрика, прежде всего был известен тем, что тут торговали «левыми» сигаретами. Для городских курцов во время оккупации жизнь была не легкой. Бывало, что по карточкам, выдавали малость низкосортного курева, но нерегулярно. Отец договорился с тем работником табачной фабрики, что за сигаретами приду я. Туда, в Винники, — пешком, а назад до предместья подвезут на телеге.
Когда меня отправили за сигаретами, на улице стояла хорошая весенняя погода. Шел я не один, а в группе нескольких молодых ребят, урожденных жителей Винников, которые возвращались из Львова домой. За лычаковским предместьем, вырвавшись из сплошных серых, запыленных стен города, я начал с жадностью вдыхать свежий запах трав и нежный аромат леса, который доносился с окружающих зеленых холмов. Шагать живописной винниковской дорогой было легко и приятно. Мои попутчики, занятые своими разговорами, не обращали внимания на знакомую им местность, а я наслаждался шумом деревьев, щебетанием птиц и весенним солнцем.
Когда мы обходили поселок Лисиничи, что по дороге на Винники, донеслись приглушенные, но достаточно ясные звуки коротких пулеметных очередей: тра-та-та, небольшая пауза и снова: тра-та-та. Как мне показалось, мои спутники не слышали эти пулеметные залпы и спокойно продолжали свои разговоры. Мы прошли хороший кусок дороги под постоянный аккомпанемент пулеметного «тра-та-та».
— Что это за стрельба? — не выдержал я.
— А, это жидов стреляют.
— Их тут давненько расстреливают, — объяснил кто-то.
— Наверно, с начала войны, — добавил какой-то из винниковских.
«Вот где, — уколола мучительная мысль, — убили Йосале, Асю и сейчас убивают кого-то».
Я начал расспрашивать ребят, что им известно о подробностях казней в Лисиничах. Безразличным тоном они рассказали, что немцы отгородили часть Лисиничского леса колючей проволокой — запретили туда приближаться. Запретную зону охраняют «аскары» и украинская полиция. Но некоторые, рискуя жизнью, туда заглядывали. Они видели, как автомобили привозят евреев, а иногда — украинцев и поляков. Евреев выстраивают в колонны и вынуждают петь песенку:
Jak byl smigly Rydz, Nie robili'smy nic. Przyszedl Hitler zloty, Dal zydam robote. [23]Колонну обреченных ведут на место бывшего песчаного карьера, к заранее приготовленным глубоким ямам. Людям приказывают раздеться, а затем партиями подводят к яме под прицел установленного пулемета. Расстреливает специальная гестаповская команда. Чтобы приглушить крики замученных, запускают на полную мощность танцевальную музыку одновременно с нескольких патефонов.
23
Когда был Смиглый Ридзь,
Мы не делали ничего.
Пришел Гитлер золотой,
Дал евреям работу.