Шофер
Шрифт:
— А ну пусти, — попытался вывернуться он и упёрся взглядом в дворника.
В рядах работали три работника метлы, с двумя Федька ладил, и ему даже спускали мелкие шалости, а вот именно с этим, щербатым мужиком с седой бородой, он постоянно ругался. В глазах дворника, увидевшего, кого он поймал, зажглось торжество. Федька попытался пнуть щербатого по колену, но тот был начеку.
— Что, попался, косоглазый, — с негой в голосе сказал он. — Не торопись.
Дальше дворник достал из нагрудного кармана свисток и выдал трель. Не прошло и минуты, как рядом объявился милиционер.
— Чего свистишь?
— Да вот, нарушителя
— И что?
— Да ты внимательнее посмотри, — дворник прямо-таки лучился от счастья, — это же который под описание подходит, я его давно наблюдаю, прохиндей. Как здесь, так пакость норовит учинить, теперь за всё ответишь, ирод.
Милиционер ухватил Федьку за руку, больно сжимая кисть, и поволок за собой. Тащил он пацана, почти не напрягаясь, сказывалась разница в весе, Федька пытался вырваться, но служитель закона вцепился в него мёртвой хваткой. Тогда парень упал на землю, подумав, что тащить его до отделения митлюк не будет, но тот и не стал, подождал, когда подойдут ещё двое милиционеров, и уже втроём они, схватив мальца за руки и за ноги, понесли его в тридцать шестое, а оттуда на извозчике в кандалах — в тридцатое, в пожарную каланчу. За повозкой бежали беспризорники, свистели и кидались огрызками, а Федька был страшно горд, мало того, что повязали, так ещё и в железе как взрослого везли.
— Малого привезли, — в комнату Панова заглянул дежурный милиционер.
— Кого?
— Ну этого, Фёдора Косого.
— А, давай.
Субинспектор потёр ладонями глаза, возраст давал о себе знать — раньше и пяти часов для сна хватало, а теперь за восемь не высыпался. Да ещё квартира, которую он когда-то снимал, за революционные годы уменьшилась до комнаты, хорошо хоть в неё никого не подселили. В ванную теперь очередь стояла, а кухня пропахла подгоревшим маслом.
Милиционер завёл мальчишку, сам встал у двери.
— Ты иди, — сказал ему Панов, — и дверь-то прикрой, а мы тут побеседуем.
Он дождался, когда створка лязгнет защёлкой, и улыбнулся подследственному. Улыбка у субинспектора была доброй и совсем не грозной. Пацан ему улыбнулся в ответ. Панов сразу отметил, что хоть лицо у этого Федьки и было с признаками слабоумия, но взгляд выдавал сообразительность.
— Колония имени Троцкого, — сказал он.
Улыбка у Федьки пропала, не от названия колонии, а от того, что разговор пошёл совсем не так, как он себе представлял. Прежде всего, мальчишка выяснил, за что его замели — мильтоны при нём не стеснялись, и обсуждали и задержанного, и причину задержания. Барыга проклятый сдал, а солонка была из дома скрипача, где апостолы и Герман Осипович покойника оставили. Федька приготовился идти в несознанку, мол, солонку нашёл на улице, ну а если прижмут, то просто молчать. Радкевич ему как-то объяснил, что он, Федька, даже убить кого-то может, и ему за это ничего не сделают, потому что молодое советское государство несовершеннолетних не преследует. В худшем случае на перевоспитание пошлют, а оттуда всегда можно сбежать. Но дядька с добрым лицом ничего выпытывать не стал.
— За что, гражданин начальник? — спросил Федька.
Панов улыбнулся ещё шире. Если допрашиваемый начинал сам задавать вопросы, значит, равновесие душевное у него расшатано, надо только ключик подобрать.
— Отличное место, — сказал он, — там и кормят иногда, и уроки читают, и воспитывают, и трудиться дают. Чтобы, значит, ты свою вину искупил. А главное, природа там какая, кедры растут прямо за колючей проволокой, кругом тайга на тысячи вёрст и людей никого. Три недели в поезде — и ты на месте.
— Где? — оторопел пацан.
— В Благовещенске, где же ещё, туда только один паровоз ходит раз в месяц. Завидую я тебе, другой конец страны, дисциплина, строем ходить научишься, а потом в Красную Армию возьмут и с китайцами сражаться пошлют, там ведь Китай рядом, рукой подать. Станешь героем и вину свою искупишь. Товарищ Троцкий всё продумал, раз нельзя несовершеннолетних судить, значит, такие условия создать нужно, чтобы ты каждый вечер раскаивался, а ночью рассвета с ужасом ждал. Так я следователю напишу, что ты во всём сознался, и как гражданина Пилявского убил, и как солонку у него украл, и что тебя надо не просто перевоспитывать, а сделать это раз и навсегда. А следователь Введенский к моим словам прислушается, и все, мой дорогой Фёдор, будут в выигрыше. Кроме тебя, тут я погорячился.
— Не убивал я никого, — буркнул Фёдор.
Идея с колонией Троцкого ему совершенно не понравилась, из-за колючей проволоки да из Китая не убежишь. Где находится Китай или Благовещенск, парень не знал, но у мильтона нашлась карта, и он сейчас тыкал в неё пальцем. Расстояние и вправду выходило огромное, считай, до другого конца света.
— Ну как не убивал, гражданин Абдуллаев тебя опознал, про солонку Пилявского всё поведал, а ещё домработница тебя узнала, сказала, что ты в тот вечер вместе с матерью у учителя музыки был. Мать-то, небось, подсадная, то есть ненастоящая, нанял её? Женщину мы искать не будем, ты ведь всё равно про неё не расскажешь, а виновного найти надо. И мы тебя, Фёдор, нашли.
Федька задумался. Он дураком не был, и сдавать Германа Радкевича не собирался — Радкевич был человеком опасным и мог и Фёдора, и всех его родственников порешить из мести. И апостолов Петра и Павла тоже впутывать не хотелось, по той же причине. Пацан было решил, что можно сдать Люську, а та уж пусть наговаривает на кого хочет, но тут же передумал, апостолы прознают, и из Федьки лоскутов нарежут. Внезапно его осенило, как надо поступить.
— Если скажу, кто это сделал, — спросил он, — какой мой выигрыш?
— Год колонии под Москвой, из которой ты наверняка сбежишь, — пожал Панов плечами. — Это если не обманешь. А пока посидишь в коммуне Дзержинского, что на Дорогомиловской заставе.
— Я имени этого человека не знаю, — Фёдор захныкал, потёр грязным кулаком глаз, — он меня заставил. Огромный такой, ручищи здоровые, волосы светлые, на руке котлы. Сейчас я вам его подробно опишу, гражданин начальник, и расскажу, как он над музыкантом зверствовал.
Панов кивнул и занёс карандаш над листом бумаги.
Глава 12
Глава 12.
Рабочая суббота закончилась для Сергея в час дня. Сима, стараясь не смотреть на молодого человека, выпалила, что его ждёт Коробейников, и убежала так резво, что Травин за ней не поспел. А когда зашёл в приёмную, машинистка отгородилась от него бумагами и папками. В кабинете заведующего стоял милиционер, молодой парень в форме, покачиваясь с пятки на носок и заложив руки за спину. Коробейников сидел за столом, стуча папиросой, из которой от этого высыпался табак.