Шофёр
Шрифт:
– Товарищ Олейник, вы товарища Травина позвали?
– Так вот же он, – Сима показала на Сергея.
Малкин нацепил очки на нос и уставился на Травина, словно видел его первый раз в жизни.
– Мы вас ждём, товарищ, – сказал он. – Что же вы никак не идёте?
Сергей зашёл в кабинет, сизый дым плавал под потолком, никак не выходя через открытое окно, за столом сидел Коробейников, а на стульях рядом примостились Ливадская, Малкин и кладовщик Сидоркин. Кладовщик вздрогнул, увидев Травина, и хотел было из кабинета выскочить, но не решился.
– Детали привёз? – первым делом спросил
Молодой человек кивнул.
– Вот видите, товарищи, в свободное время ездит за деталями для самоходных машин, а между прочим, это ему никто не оплачивает. Из трудового энтузиазма. Сергей, тут писулька…
– Жалоба, – поправила его Ливадская, симпатичная женщина лет тридцати с короткой стрижкой и в солдатской рубахе; она работала в гараже начальником склада, секретарём партячейки стала совсем недавно.
Коробейников скривился.
– Жалоба, – сказал он, – которую завподотдела Гантшер получил. Ей дали, значит, ход, прислали обратно с визой «разобраться», и теперь мы тут разбираемся. Есть что сказать?
– А чего тут говорить, – Сергей насупился, – у меня времени нет жалобы писать, я работаю, а у кого свободного времени вагон, те и строчат. Да, Сидоркин?
Кладовщик вжал голову в плечи.
– Товарищ прав, – сказал Малкин, – труд – вот что главное. А не умение писать.
– Значит, вы против грамотности? – Ливадская потёрла виски, голова у неё раскалывалась и от папиросного дыма, и от криков Коробейникова, и от того, что спала она едва ли пять часов, разбирая накопившиеся документы. – Впрочем, неважно. Трудовая дисциплина для того и введена, чтобы её соблюдать.
– Золотые слова, Зоя Герасимовна, – тут же поддержал её Малкин, – без дисциплины никуда. И без грамотности. Последний съезд ВЦСПС придает дисциплине большое значение.
– Алексей Семёнович, вы ведь здесь всё обсудили? – Травин подошел поближе. – Увольняете? Так я хоть сейчас.
– Разбежался, а работать кто будет? – Коробейников стукнул кулаком по столу. – У меня нет свободных шоферов, чтобы за руль сажать, у меня пятнадцать машин по две смены в день, сорок пять человек, и днем, и ночью.
– А вот это плохо, – твёрдо произнёс Малкин, – ночью зачем? Ночью надо спать. Трудящийся человек приходит после работы, откушает яичницу с колбасой, выпьет сладкого чая и ложится в кровать, ему такси в полночь не нужно, а если вдруг приспичит, то и ножками может прогуляться или на извозчике.
Воцарилась тишина. И Коробейников, и секретарь партячейки смотрели на Малкина так, словно видели его в первый раз. Сергей даже к стенке отошёл, чтобы все могли на активиста налюбоваться.
– Собрание заканчиваем, – наконец выдохнул Коробейников, – а то мы тут неизвестно до чего договоримся. Предлагаю вот что, Травина переводим в ремзону до сентября, а Чурикова из проката ставим в такси, он давно хотел. К сентябрю придёт пополнение на новые машины, которые вот-вот поступят, кто-то им должен помочь освоиться, вот Сергей и займётся. Он на войне взводом командовал, значит, сдюжит. Возражения есть? Товарищ Ливадская? Остальные?
Возражений не было, Коробейников черканул карандашом на листе и вызвал Симу – превратить корявые записи в отпечатанный протокол собрания. Ливадская вышла первой, за ней
– Завтра, – сказал он, – мы всё обсудим.
Активист хотел было возразить, что завтра – воскресенье, и обсудить ничего не получится, но не решился, махнул горестно рукой и ушёл. Через минуту Коробейников и Травин остались одни.
– Кури, – начгар кивнул на пачку папирос, – у меня работы по горло, а они собрания устраивают. Расстроился?
– А чего расстраиваться, – Сергей зажёг спичку, затянулся, – работа, она и есть работа. В деньгах потеряю, зато по городу не надо мотаться, клиента искать, воскресенье – законный выходной. Пыжикова жалоба была?
– Его. Но не тронь.
– Надо больно. Только ты меня на утреннюю смену поставь, которая с семи, хорошо? И если по прокату будет что взять, я готов, шоферов-то больше не стало.
– Вот что ты за человек такой, тебе внушение сделали по партийной и профсоюзной линии, а торгуешься, – Коробейников вздохнул. – Будет тебе первая смена, и подзаработать дам, но смотри, чтобы без глупостей. Всё, ты тоже иди, сил моих нет тебя видеть.
Сергей вышел, аккуратно прикрыв дверь, Сима строчила на машинке протокол.
– Я уж боялась, тебя уволят, – сказала она, – собрание устроили, как будто аутодафе инквизиторское. Значит, теперь ты по воскресеньям свободен?
– Полностью, – молодой человек присел на край стола. – В половине второго на кругу?
– Хорошо, – машинистка чуть покраснела, смутилась от этого и покраснела ещё больше. – Жарко здесь, вот бы завтра погода не подвела.
Глава 7
До революции Сокольники были дачной окраиной Москвы, но не простой, а зажиточной – селились на дачах состоятельные столичные граждане, поэтому сначала сюда ходила конка, а потом провели электрический трамвай. Владельцы дач гуляли по аллеям, которые назывались просеками, слушали музыку на Большом Оленьем пруду, где на островке, в китайском домике, играл оркестр, или до пяти утра гуляли в ресторане «Золотой якорь» под пение цыган и танцы кордебалета. В восемнадцатом году большую часть строений национализировали и приспособили для нужд молодого советского государства. Дача Лямина, стоявшая между 5-м и 6-м Лучевым просеками, превратилась в санаторий для ослабленных детей, в доме бывшего водочного короля Смирнова на Поперечном просеке организовали госпиталь для красноармейцев, а в «Золотом якоре» обосновался Сокольнический совет депутатов.
За парком больше не ухаживали, он зарастал, терял лоск, публика тоже поменялась, стала проще, в будние дни совсем пропадала, а в воскресенье, напротив, было многолюдно. Вместо вальсов и мазурок звучали частушки, революционные марши и модный фокстрот «Фараон». Рабочие из коммуналок семьями выбирались на Путяевские пруды, молодёжь собиралась на стадионе Опытно-показательной площадки Военведа, где проходили футбольные матчи первенства Москвы. Центральный Круг оккупировали торговцы снедью, пивные киоскёры и продавщицы Моссельпрома, по просекам ездили повозки и маршировали пионеры, а по тенистым тропам и полянкам уединялись влюблённые парочки.