Шофёр

Никонов Андрей

Когда Травин поднялся в квартиру, где жила Сима, сыщицкий запал почти угас, и он с каждым шагом всё отчётливее понимал, что влез не в своё дело. Криминальная версия казалась всё более надуманной, и даже если что и было, разыскивать преступников должна милиция, и наверняка стражи порядка сейчас этим занимаются.

– Нет, не приходил никто, – сказала ему Купанина, прикрывая мощной фигурой примус и отгоняя мальчишку лет семи от тарелки с печеньем, – я тут всё время, никого не пропущу. Да и Клавдия Петровна не даст соврать.

Ещё одна соседка охотно

подтвердила, что тоже следит за другими день и ночь и что Сима и раньше частенько возвращалась поздно, но вот чтобы пьяной – никогда. А в этот раз аккурат в полночь пришла, не поздоровалась, молча открыла комнату ключом и заперлась.

– Вином несло от неё знатно, и платье порвано было, – Клавдия Петровна поджала губы, показывая, что осуждает. – И как только в советских учреждениях таких держат. Вам товарищ милиционер насчёт комнаты ничего не говорил? А то она одна шесть квадратных саженей занимает.

– В аккурат, – заявил Травин и ушёл, оставив обитателей квартиры в лёгком недоумении.

Августовское солнце жарило изо всех сил, рядом, возле церкви, торговали квасом, баранками и сладкими сухарями. Сергей взял кружку, сдул пену и огляделся. Прямо от квасной бочки отходила Самарская улица, на ней был небольшой сквер с раскидистыми деревьями. Кустарник, растущий по краям дороги, не давал рассмотреть, что же там под этими деревьями происходит – идеальное место для того, чтобы сбросить тело. Вот только идеальное место было слишком людным, с одной стороны церковь, а с другой – Самарские бани, закрывавшиеся во втором часу. И фонари стояли, а преступники должны любить тёмные места, без освещения.

На углу Старой Божедомки и Божедомского переулка тоже был сквер, со скамеечками и даже фонтаном, но если бы Сергею пришлось в темноте спрятать тело, он бы выбрал его продолжение, уходящее вдоль Самотёчной улицы, за театром зверей. Там фонарей не было, ближайшая скамейка стояла сломанной, за поросшими травой дорожками никто не ухаживал. Травин пересёк улицу, зашёл под сень деревьев, остановился.

– Предположим, я хочу кого-нибудь изнасиловать, – сказал он сам себе, – тогда я тут всю траву перемну и кусты переломаю.

Прогулка по небольшому скверу заняла минут десять, но следов борьбы Травин не нашёл, а веселья – насчитал десяток, с целыми и разбитыми бутылками и примятой травой. Он представил Симу, лихо пьющую из бутылки в компании с местными хулиганами, и поморщился. Нет, такой образ в характер машинистки не вписывался. Сергей уже решил, что зря всё это затеял, сделал последний круг, и тут ему повезло. Внимание привлекло высокое раскидистое дерево, у которого ветки спускались почти до самой земли. С одной стороны они были надломаны, Травин подошёл, пригляделся – внизу, на голой земле, отчётливо виднелся след, словно под деревом кто-то сидел и ворочался, а вот следов пикника не было. Сергей представил, как два человека катаются по земле, мужчина рвёт платье женщины, удерживает её за руки, бьёт кулаком по лицу.

Нет, такая парочка должна была оставить куда больше следов, здесь же кто-то упал задницей

на землю и некоторое время сидел, уминая почву. Травин не мог сказать точно, была ли на плаще Симы такая же грязь, но для себя решил, что – она. И уже зная примерно, что ищет, он обнаружил в двадцати метрах от дерева едва заметные борозды, какие могли оставить каблуки туфель, если их владелицу тащили. Следы шли от Божедомского переулка, обрывались на полпути и дальше уже не продолжались. Вероятно, сначала Симу волокли, а потом понесли и прислонили к дереву. Через некоторое время Сима вполне могла очнуться, встать и дойти до дома. Точнее говоря, встала и пошла, выдавленные каблуками ямки почти затянулись, но вели в направлении дома. Оставалось только выяснить, кто её здесь оставил.

Дворник, который мёл дорожки в Екатерининском сквере, в обмен на папиросу поделился информацией.

– Пурищев там метёт, когда вздумается, – сказал он. – Вы, значит, из какой организации, товарищ?

– Из Москоммунхоза, – Травин полез в карман, словно за удостоверением, но достал только спички.

– Да, вот возьмите на заметку, пьёт, собака, так, что аж завидно, то есть я хотел сказать, крепко поддаёт. И по этой причине не выходит вовремя на работу уже вторую неделю, а что тут сделать, инвалид войны, право имеет, ну а я на чужую территорию не лезу, мне своей, так сказать, хватает.

Дворник покрепче перехватил метлу, склонив голову, посмотрел на Травина. Тот взгляд понял правильно, протянул ещё одну папиросу.

– Так вот, дурное это место, хулиганьё местное собирается, водку пьют и безобразничают, песни орут срамные, фонари-то тоже Пурищев зажигать должен, а он пьёт. Я это уже говорил? Поелику, товарищ, так сказать, порядка нет, вот и творятся здесь непотребства. Так и доложите начальству.

– А что за хулиганьё?

Дворник внезапно выпрямился, зашуршал метлой и на вопросы Травина отвечать отказался.

– Знать не знаю, – заявил он, – вам эти вопросы в милиции лучше задать, и вообще, не мешайте, товарищ, трудовой деятельностью заниматься, у вас своя работа, а у меня своя.

Молодой человек посмотрел на часы, стрелки показывали половину шестого, и решил последовать совету дворника, зайти в шестнадцатое отделение милиции, которое от сквера было в пяти минутах ходьбы, на бывшей Долгоруковской улице. Но там Травину никто в его поисках помогать не собирался. Дежурный агент уголовного розыска, когда узнал, что пострадавшая жива, хоть и не очень здорова, Сергею посочувствовал, да и только.

– Хулиганья здесь целый район, – мрачно сказал он, – вы, товарищ, вечерком пройдитесь и сразу их увидите. Если что, я шучу, не надо здесь поздно вечером ходить. За беспокойство благодарствуем, с двадцать четвёртым отделением, к которому больница приходится, я сейчас свяжусь, но вы же сами сказали, что гражданочка выпимши была, а с такими всякое случается.

Он записал фамилию милиционера, которому Травин отдал ключ и сумочку Серафимы, и выпроводил гражданина на улицу, чтобы тот не мешал работе.