Шофферы или Оржерская шайка
Шрифт:
Общественная безопасность, говорит это постановление, не допускает этого перемещения, потому что далеко не безопасно было бы возить в несколько мест столько личностей! Члены этой орды, находившиеся еще на свободе, не преминули бы употребить всю силу для освобождения своих соучастников и тем предупредить невыгодные для них открытия.
Следствие процесса тянулось три года; первый председатель присяжных был гражданин Пайльярд, второй -Лормо, имя третьего я нигде не мог найти.
Вы, конечно, имеете у себя под рукою обвинительный акт от 22-го Вандемира VIII года (октября 1797) и приговор Шартрской (Эр и Луар) уголовной палаты, 9-го Термидора VIII года (28 июля 1797),
Я нашел только 23 осужденных на смерть, в том числе трех женщин.
Борн де Жуи (Людовик Герман Буско) присужден к цепям.
Греле, названная Мария Жозефина Лекиойе, – Мария Роза.
Бигнон, жена Жана Франсуа Ожера, по прозвищу Бо Франсуа, приговорена к заключению.
Если вам нужна будет копия текста отменения 46 человек, отнесшихся в кассационную палату, я могу предоставить ее в ваше распоряжение. Он был дан по докладу советника Виллера, под председательством Таржет, до преобразования VIII года.
Я видел, что у вас Бо Франсуа был приговорен в Дурдоне к каторжной работе на тридцать лет. Это, должно быть, было до революции, так как только тогда существовала там высшая, средняя и низшая инстанция; после же революции Дурдон был только уездным городом, и в нем кроме исправительной полиции не было другого трибунала.
Я думаю, милостивый государь, что получить эти подробности для вас будет приятно и полезно, пока вы еще не закончили ваше издание.
Примите и проч. и проч. и проч.
Изамбер
Советник кассационной палаты"
XI
Эпилог
Более десяти лет прошло после истребления Оржерской шайки. В ясный сентябрьский день 1811 года, мы находимся опять в одной из живописных и плодородных местностей Пикардии, невдалеке от берегов Соймы, главных действующих лиц этой истории…
В центре прекрасного пейзажа, в четверти лье от реки, возвышался замок, или, лучше сказать, большая усадьба. Она состояла из множества зданий, большей частью новоисправленных, и казалась целым городком. От нее в разные стороны расстилались огромные поля, бесконечные луга и все это окаймлялось пушистым лесом. Несколько дубовых и яблонных аллей примыкали к ней с разных сторон, в ее огромных гумнах, колоссальных сушильнях, собирались богатства этой благословенной Богом почвы, а в обширные стойла загонялись по вечерам большие стада быков, овец и великолепных лошадей. Другие жилища, разбросанные по равнине, казалось, были ее подвластными, и их скромный вид говорил об их вассальстве перед этим земледельческим могуществом, от которого, как лучи солнца, расходились во все стороны изобилие и плодородие.
По одной из этих аллей, о которых мы только что говорили, под развесистой тенью деревьев, с висящими плодами, шло несколько человек по направлению к густой рощице, расположенной на ровном расстоянии между усадьбой и соседней деревней, как будто для того, чтобы служить целью прогулок для жителей той и другой. Впереди, резвясь и прыгая, шли двое детей, щегольски одетых, мальчик лет десяти и девочка еще моложе; оба играли, смеялись, болтали с живостью, так присущей этому возрасту; быстрокрылая бабочка, пролетевшая мимо них, красненькая букашка на зеленом листике кустарника, хорошенький цветок в траве – все служило поводом к их радостям, их восторгу.
Мальчик лет пятнадцати, полумужик, полулакей, одетый во что-то напоминающее серую ливрею, приставленный к ним в должности надзирателя, худо исправлял свою должность: с садовничьим ножом в руке, он более был занят своей работой, то выделывал он из дубовой коры дудочку для мальчика, или тросточку ему же, или соломенную мельницу, или плетенку для девочки. Только когда детский шум усиливался до того, что мешал разговору стариков, то он тихо увещевал их, но дети положительно не обращали внимания на своего ментора.
Взрослые, шедшие позади них, были два господина в зрелом возрасте и чрезвычайно приличной наружности; один из них в сером каламянковом костюме, соединявшем в себе уважение к собственной личности хозяина своего с деревенским неглиже, по-видимому, был хозяин этого поместья со всеми от нее зависящими владениями; хотя не старше сорока двух лет, полный здоровья и силы, но выражение лица его было постоянно серьезно, почти грустно; только когда взгляд его останавливался на весело прыгающих впереди детях (которые и были его), все лицо мгновенно прояснялось, и серьезность делового человека уступала место ясной улыбке отца. Этот богатый владелец и счастливый отец был Даниэль Ладранж.
Товарищ был старше его двенадцатью годами. При первом взгляде на эту личность, по живости манер, по его синему до щепетильности опрятному и наглухо застегнутому сюртуку, а также по его седым усам, можно было признать его за военного, а красная ленточка, видневшаяся у него в петлице, убеждала в этом; хотя походка его и была все еще тверда и пряма, но можно было заметить, что увеличивающийся живот начинал уже стеснять его движения; менее привычный, чем Даниэль, к детскому шуму, он часто оборачивался к ним, нахмуривая свои густые брови, но так как вместе с тем снисходительная улыбка, казалось, помимо его воли, скользила по его губам, то дети вовсе не пугались.
Впрочем, маленькие шалуны ненадолго отвлекали внимание двух приятелей от их горячего разговора.
– Итак, командор, – продолжал Даниэль, – на этот раз вы уже положительно расстались со своей службой! Но право, зная вашу неутомимую деятельность, я все спрашиваю себя, как вы сможете привыкнуть к монотонной жизни честного человека!
– Ко всему можно привыкнуть, любезный Ладранж! Много провел я дурных дней, а еще более дурных ночей на службе; ногами своей лошади, я уверен, что истоптал всю французскую землю, немало выстрадал тоже я от холода, от жара, от голода и жажды; наконец, честное слово, уж я и устал, а потому и решился: попросил отставки, получил ее и хочу теперь побаловать себя, без опасения компрометировать свое достоинство. Первое употребление сделанное мною, из моей свободы, это было поехать, сделать визит вам и вашим дамам, сюда к вам на Рамсейнскую ферму, которую, между прочим, я предпочитаю этой старой Меревильской развалине; будем теперь с вами охотиться, ловить рыбу, гулять, и увидите, черт возьми, сумею ли я тоже ужиться в этой, прошу простить, тунеядной жизни?
– Не стесняйтесь, Вассер! Вы не боялись бы, что я могу оскорбиться на этот намек, если бы знали, как мало я его заслуживаю. Управляя один работами этого громадного имения, уверяю вас, что в труде я недостатка не имею. Взамен того, дела мои идут хорошо; у меня славная жена, прелестные дети, хотя немного и шумливы, и никогда еще в жизни я не бывал так счастлив!
– Все это правда, Ладранж, но хотя земледелие хорошая и полезная вещь, все же я не могу не пожалеть, что вы так рано сочли нужным отказаться от другой карьеры… Несколько ведь раз уже с тех пор, что вы отказались от места председателя присяжных в Шартре, вам предлагали такие почетные места в магистратуре, а вы все отказываетесь и отказываетесь…