ШОК-Н-ШОУ
Шрифт:
8
«Я под землей до правды доберусь».
Море было спокойным и ласковым, золотистые блики на гребне легких волн дразнили и звали в воду. Над Глорией смеялись все кому не лень, когда она называла Финский залив морем. «Какое же это море? Это лужа, а не море!» Она и сама знала, что лужа, Маркизова лужа, и по географии, и по истории у нее всегда были пятерки, но почему нельзя называть залив так, как ей хочется? Тем более что с точки зрения географической науки не так уж она и не права. Залив — часть моря, поэтому тоже море. Она любила его. И лужей именовать никак не могла. Это просто спасение, что в дневные часы можно было вырваться на свободу. Иначе она просто сошла бы с ума. Проводить все время за высоким забором с колючей проволокой сверху, видеть одни и те же лица — бр-р-р!.. Хорошо, что есть «Галкина тропа». Хотя это никакая и не тропа, а просто лаз в заборе за густым кустарником. Галка гвозди собственными руками расшатала, вытащила, потом на место приладила. Для того чтобы выйти, нужно просто их вынуть, а потом обратно засунуть, но не до конца, чтобы шляпки чуть выступали… Тот, кто не знает о «тропе», нипочем не догадается, что
Здесь, на «воле», несмотря на множество галдящих, праздных пляжников, Глория наслаждалась одиночеством. Она не знала никого, и ее никто не знал, никому не было до нее дела. Спасатели и их подруги в это время «несли вахту» — бороздили водные просторы на стареньких шлюпках, лениво поглядывая на резвящихся пловцов. Их умения здесь никому не были нужны — утонуть в «луже» можно только если очень постараться. О том, что по берегу гуляет Глория, они не догадывались, а посему и не навязывали ей свою компанию. Обычно она доходила по берегу до самого Комарово, покупала в пляжном павильоне мороженое (запрещенное в пансионате!) и возвращалась обратно, успевая к следующим съемкам. Но сегодня в Комарово она не пошла, купила мороженое прямо на пляже у мороженщика, суетящегося с огромной сумкой-холодильником среди загорелых, обнаженных фигур, и присела на небольшой валун в тени, куда народ особенно не стремился.
Ей нужно было успокоиться и сосредоточиться. И понять, что следует делать дальше. Очень хотелось все бросить и уехать домой. Дома хорошо, спокойно, там не смеются тебе прямо в лицо, не стреляют в затылок и не толкают людей с крыши. Там добрая, мудрая, старая бабушка, которая все понимает и никогда не сердится, и печет такие вкусные пироги с вишней и черной смородиной. Бабушка ничего не сказала, когда Глория все-таки решилась ехать в Петербург, но ведь было видно: она против этой затеи. Да и Глория была против! Если бы не Барчук с его даром убеждать кого угодно и в чем угодно, она бы, конечно, осталась. Но он сумел убедить даже бабушку, которая современную эстраду на дух не переносила. Да что там говорить! Она по телевизору только передачи канала «Культура» смотрела. Да изредка новости. Если бы не Григорий…
«Вы сын Барчука? — спросила бабушка, когда он переступил порог их дома, и глубокие морщины, испещрявшие все ее лицо, удивительным образом разгладились. — Да, конечно, вы очень похожи. Сергей Барчук — один из моих любимых артистов. Какой талант!» Глория видела, как смутился Григорий. И даже пробормотал некстати: «Да и я тоже ничего…», но потом спохватился и отчетливее произнес: «Да, отец был хорошим актером. И очень хорошим человеком». И злость в глазах, с которой он пришел в дом Кошелкиных, пропала напрочь. Они понравились друг другу — бабушка и Барчук. Бабушка искренне не понимала, как он — сын такого замечательного человека — может участвовать в таких «сомнительных» проектах. Барчук искренне не понимал, как «девочка может оставаться в Октябрьске, имея талант, молодость и красоту», а ее бабушка — «не заботиться о будущем своей любимой внучки». Они разговаривали интеллигентно, по-доброму, даже радостно как-то, как люди, которые долго искали близкого по духу человека и наконец-то нашли. Глория в их разговорах не участвовала, но когда бабушка выходила на кухню в очередной раз подогреть чайник, шептала Барчуку: «Никуда я не поеду. Вы же видите, какая она беспомощная. С кем она здесь останется?» Гриша удивленно смотрел на нее и переспрашивал: «Беспомощная? Вот эта милая леди — беспомощная? Девочка, где твои глаза? Да она нас с тобой переживет!» «У нее больное сердце», — объясняла Глория. «Тогда мы устроим ей путевку в санаторий, — весело проговорил Барчук. — Как раз на время съемок. А там поглядим. Может быть, ты сделаешь карьеру и перевезешь бабушку в Питер. Или в столицу». «А корова?» — ужасалась Глория от перспективы, нарисованной Барчуком. «Сдадим кому-нибудь в аренду, — смеялся он. — Наверняка в Октябрьске найдется какой-нибудь кот Матроскин. Да Бог с ней, с коровой! Я вам потом другую корову куплю». «Но зачем вам это нужно? — окончательно терялась Глория. — Приехали вот, уговариваете… Путевку бабушке, корову в аренду… Разве мало таких, как я?» «Много, — соглашался он. — Но я не могу бегать за всеми. Вот выбрал тебя. А раз выбрал, значит, не отстану. Характер такой, понимашь…» Глория не понимала. А бабушка… Бабушка вздыхала, смотрела ласково на Григория и мягким, проникновенным тоном спрашивала: «Григорий, вам, действительно, кажется, что Глория вполне справится с такого рода… работой? Я полагала, что для нынешней эстрады необходима несколько иная… натура…» «Ну как… — Барчук изображал задумчивость. А может быть, по-настоящему задумывался — про него никогда нельзя сказать, играет он или нет. — Ведь это смотря с какой стороны смотреть на это дело. Во времена вашей молодости и молодости моего отца была одна эстрада. Шульженко, Утесов, Козин, Русланова… Во времена моей молодости — другая. Зыкина, Магомаев, Кобзон… Сейчас эстрада отличается от эстрады времен оных. Но откуда мы знаем, какой она должна быть? Вот пляшут сейчас мальчики и девочки по сцене, безобразно пляшут и поют паршиво, а мы думаем, какая дрянь все нынешнее искусство! Но ведь это не искусство виновато, а конкретные люди, которые допустили дрянь на сцену. Может быть, на современной сцене как раз не хватает таких артистов, как Глория… с ее натурой… Лично мне не хватает… А вы кем ее хотите видеть в будущем?» Бабушка от этого вопроса терялась. Бывшая учительница, одна воспитавшая сына, а потом и внучку, она никогда не думала о карьере Глории. Вернее, она была твердо убеждена, что никакую карьеру девушке делать не нужно. Она постоянно пыталась внушить эту мысль Глории. Вот она выучилась и оттрубила в школе больше сорока лет. Сына выучила на инженера, а закончил он жизнь путевым обходчиком. Ну, это он сам, конечно, виноват, мужчина должен вверх продвигаться в своем деле, а он, напротив, по наклонной катился. А вот женщина… Для женщины главное семья, дети. Много детей. И любящий муж. Вот какой был предел мечтаний бабушки. Может быть, потому что ей самой ужасно этого не хватало. Глория с бабушкой не спорила. Понимала, пока бабушка жива, ни о какой карьере думать не приходится. Выучится она на учительницу, будет малышей учить, как бабушка, — вот ее карьера. Потом прискачет принц на белом коне или хотя бы на велосипеде и возьмет ее замуж. А потом родятся дети… Принц, действительно, прискакал. На «мерседесе» цвета «зеленый металлик», а не на велосипеде. Он не звал ее замуж. Он звал в другую жизнь. И звали этого принца Гриша Барчук.
«Надеюсь, это ненадолго», — неуверенно проговорила бабушка, понимая, что Барчук без ее внучки не уедет. «Все будет хорошо, Лизавета Матвеевна, — ответил Барчук. — Мы еще с вами споем… втроем…»
Домой ехать нельзя. Во-первых, бабушка из санатория только через две недели вернется. Во-вторых, это глупо. Уж если она обещала Барчуку, что пройдет весь этот ад до конца, то умрет, но пройдет. Не заставлять же его еще раз ехать за ней в Октябрьск. Есть еще одна причина, чтобы не ехать. Это как раз сам Барчук, что уж тут самой себе врать! Не хочется ей с ним расставаться. Это и смешно, и нелепо, и он к ней никаких чувств, как мужчина, не питает — он с Марфой в отношениях, это все видят. И больше того, Марфа заставляет его «роман разыгрывать» и с ней, и с Ласточкиной. Но это все равно. Ведь разыгрывает он роман или нет, но не проходит дня, чтобы он не подошел к Глории, не поинтересовался, как у нее дела. Видеть его, слышать чуть хрипловатый голос — уже счастье. Пусть оно продлится недолго, но зато оно есть. Некоторые всю жизнь живут и счастья не знают. А ей повезло. Она не была уверена, что это любовь. Нет, правильнее было бы сказать: она была уверена, что это вовсе не любовь. Потому что радоваться встрече с человеком, ощущать себя при этом счастливой, еще не означает любовь… Или все-таки — означает? Когда человек начинает понимать, что к нему пришла любовь?
Вообще странно все это. Вот, например, все думали, что у нее с Молочником были отношения. Потому что все уверены, если мужчина и женщина встречаются, то у них обязательно роман. И никто не хочет понять, что между людьми может быть просто дружба. Независимо от пола. Хотя сейчас вообще никто дружбы не понимает. Если мужчины тесно общаются, значит, они геи. Если женщины — значит, лесбиянки. Почему люди так на людей смотрят? Завидуют? Или у них просто сознание убогое? Так бабушка говорила. «Ты дураков не суди. Они не виноваты, что мозги у них набекрень». Вот и про многих участников «Звездолета» так сказать можно. Да почти про всех. А ведь они потом на большую сцену выйдут, культуру в массы будут нести. И какая же это будет культура?
Глория повздыхала и поняла, что отвлеклась от главной проблемы, которую нужно было как-то решать. И не когда-то, а прямо сейчас. Говорить или не говорить следователю, что она была прошлой ночью на крыше и видела, как упал Мушкин? С одной стороны, следствию врать нельзя. И не потому, что так утверждает закон. А потому, что если соврешь, то дело в сторону может уйти. И преступник от правосудия скроется. С другой стороны, как рассказать о том, что она видела? Следователь просто покрутит пальцем у виска, а если и не покрутит (кажется, он вполне интеллигентный молодой человек), то все равно подумает про Глорию, что не надо. И что делать? «Что ты сама с собой-то рассусоливаешь? — рассердилась она на себя. — Вот бабушка бы ругалась от такой рефлексии! Ты же знаешь, что делать. Преступника искать, который Мушкина с крыши сбросил. Дух, если он дух, этого сделать не мог. А сделать это мог только человек. И он здесь, в пансионате находится. Не такая уж сложная задача — среди двух сотен честных граждан одного нечестного отыскать». И с духом надо как-то разбираться. Дух он или нет, но надо с ним, как говорят в дурных сериалах, на контакт выходить. Пампушка говорит, что она его возле хозблока видела. А на крыше Глория его и сама видела. Стало быть, в двух местах надо появляться обязательно в любую свободную минутку. А если он не дух, то это актер, конечно. И стало быть, он где-то под Веню гримируется. А на это время нужно. У кого из участников съемок или прочих граждан времени свободного много? И одевается он, как Молочник. Вот сегодня ночью у него (у духа? у актера?) ботинки были Венины. Их не спутаешь с другими: черные, в дырочку, правый шире левого, потому что у Вени косточка большого пальца очень сильно выпирала. Если найти эти ботинки (если, конечно, это не дух!), то они вполне могут на актера вывести. Итак, прогулки по крыше, возле хозблока, грим и ботинки… Глория вылизала из вафельного стаканчика все мороженое, потом с удовольствием съела вафлю (ах, как она любила есть ее отдельно от мороженого!) и поднялась. К хозблоку она пойдет прямо сейчас. А потом в гримерку. Вдруг у гримеров пара коробок с гримом пропала?
9
«Как это нам проверить?»
— В чем-то ты прав, — проговорил Барчук, с уважительным интересом глядя на Перепелкина. Они встретились на побережье, и следователь поделился с ним своими сомнениями по поводу только что увиденного на кассетах. — Я и сам это заметил. Эта супружеская чета имела какие-то общие финансовые интересы с Демой. Я в эту фишку еще не врубался серьезно, да и на фиг мне это надо было? Но когда Демьян сказал мне, что собирается делать проект в Питере, да еще с помощью какой-то Марфы, я насторожился. Даже если бы Марфа была с профессиональной точки зрения семи пядей во лбу, то разумнее было бы пригласить ее в Москву. Питер — счастливый город только для сериалов. Шоу здесь, как правило, проваливаются. Тем не менее, Джига вбухивает свои капиталы в питерский вариант.
— Простите, Григорий, — перебил его Перепелкин. — Вы сказали о Марфе — «даже если бы»… На самом деле она — не семи пядей?…
— Да нет, толковая барышня, весьма, — покивал головой Барчук. — Но не из ряда вон. Я об этом раньше не особо задумывался, а вот ты спросил, и мысля заработала. А что если она или ее супруг поставили условие снимать шоу здесь? Тогда объясняется решение Демьяна. Потому что, сколько я его знаю, к городу трех революций он никогда теплых чувств не питал. Да нет, это я не так выразился. Понимаешь, Леша, ты извини, конечно, но он этого города вообще не замечает. С профессиональной точки зрения. Ну, провинция и провинция, еще раз извини.
— А ты можешь спросить об этом Марфу прямо? — Перепелкин впервые решился обратиться к Григорию на «ты». — Со мной она вряд ли будет откровенничать. Да ведь и с Джигой вы друзья…
— Знаешь, как говорят: дружба дружбой, а конфетки врозь, — усмехнулся Барчук. — Я не лезу в его финансовые заморочки. Он мне платит по контракту, мы вместе водку пьем по праздникам или когда приспичит. Но по поводу своих бизнес-стратегий он со мной не базарит. Да и я бы удивился, если бы это положение вещей вдруг изменилось. Хотя… Раз пошла такая свалка, я тебе скажу: перед началом этой работы он пообещал мне не только гонорар, но и процент с прибыли. Ну, в устной форме пообещал, документально это нигде не зафиксировано. И я вот думаю: то ли он, таким образом, хотел меня уломать, то ли… И здесь я останавливаюсь. С какой стати ему это делать? Я ведь бабки свои в это дело не вкладывал.