Шоколадная война

Кормье Роберт

Руки Джерри были сложены, как утиный клюв, готовый широко раскрыться. По его сигналу Адамо сунул в них мяч, и в тот же миг Джерри начал движение назад и вправо, быстро, с уклоном, и рука его уже пошла вверх и в сторону, подготавливая пас. Он видел Картера, снова скользнувшего по линии, — в шлеме он походил на гигантскую рептилию, — но вдруг Картер превратился в неуклюжую мельницу из рук и ног: Крото очень удачно подсек его снизу. Картер рухнул на Крото, и их тела переплелись в одном клубке. Внезапно Джерри охватило чувство свободы. Он продолжал смещаться, спокойно, расчетливо, ища взглядом Стручка, длинного и поджарого, — где-то там, позади, где он должен был ждать, если сумел избавиться от сейфти. И вдруг Джерри увидел его поднятую вверх руку. Увернувшись от пальцев, вцепившихся ему в рукав, он бросил

мяч. Кто-то задел его по бедру, но он ушел от удара. Пас получился отличный. Он знал, что это так, что мяч летит прямо в цель, хотя и не мог проследить за ним до конца, потому что полетел на землю, свирепо сбитый Картером, который успел оправиться после того, как снесли его самого. Шлепнувшись в грязь, Джерри услышал свист и торжествующие крики, говорящие о том, что Стручок принял пас и помчался в очковую зону.

— Так, так, так, так. — Голос тренера, хриплый от торжества.

Джерри поднялся на ноги. Картер хлопнул его по заднице в знак одобрения.

Тренер вперевалку потопал к ним, все еще хмурясь. Впрочем, он никогда не улыбался.

— Рено, — сказал он без всякой хрипоты. — Может, мы все-таки сделаем из тебя квотербека, тощий ты сучий потрох.

Окруженный ребятами, ловя ртом воздух, видя, как Стручок шагает к нему с мячом, Джерри пережил момент абсолютного блаженства, абсолютного счастья.

По школе ходило поверье, что тренер не видит в тебе будущего игрока, пока не назовет тебя сучьим потрохом.

Игроки построились снова. Джерри ждал, пока ему в руки опять сунут мяч, и душа его пела и переливалась всеми цветами радуги.

Вернувшись в школу после тренировки, он увидел письмо, приклеенное скотчем к дверце его шкафчика. Письмо было от Стражей. Его ожидало задание.

Глава тринадцатая

— Адамо!

— Да.

— Бове!

— Да.

— Бурк!

— Так точно, сэр. — Бурк, шутник. Никогда не ответит нормально.

— Вартен!

— Да.

Все видели, что брат Леон в прекрасном настроении. Именно это он любил — руководить, когда все идет гладко, ученики послушно откликаются на свои фамилии, получают коробки с конфетами, демонстрируют, что им дорога честь школы. Мысли о чести школы угнетали Стручка. С тех самых пор, как развалился класс номер девятнадцать, он жил в состоянии легкого шока. Каждое утро он просыпался подавленным, зная еще до того, как успевал открыть глаза, что случилось что-то неладное и его жизнь теперь безнадежно испорчена. А потом вспоминал класс номер девятнадцать. В первые день-два в этом еще было что-то приятное. По школе распространился слух, что разрушение класса номер девятнадцать стало результатом задания, полученного им от Стражей. Хотя с ним на эту тему никто не заговаривал, он ощущал себя кем-то вроде подпольного героя. Даже старшеклассники смотрели на него с уважением и опаской. Проходя мимо, кто-нибудь обязательно хлопал его по заднице — так в Тринити издавна выражали свое одобрение. Но мало-помалу атмосфера в школе окрасилась тревогой. Поползли новые слухи. Разные слухи бродили у них постоянно, однако на сей раз они были связаны с ЧП в классе номер девятнадцать. Продажу шоколадных конфет отодвинули на неделю, и брат Леон, выступая с кафедры, дал этому малоубедительное объяснение. Директор, мол, болен, у начальства много бумажной работы, и т. д., и т. п. Говорили также, что Леон проводит негласное расследование происшедшего. Бедного брата Юджина с того рокового утра так никто и не видел. Кто-то сказал, что у него нервное потрясение. Другие возражали, что умер какой-то его родственник и он уехал на похороны. Как бы то ни было, все это навалилось на Стручка, и он напрочь потерял ночной покой. Хотя многие в школе по-прежнему смотрели на него снизу вверх, он чувствовал, что между ним и остальными ребятами возникла дистанция. Да, они восхищались им, но вместе с тем предпочитали держаться от него поодаль из-за возможных неприятных последствий. Как-то он встретил в коридоре Арчи Костелло, и тот отвел его в сторонку. «Если вызовут на допрос, ты ничего не знаешь», — предупредил он. Стручку неоткуда было знать, что это излюбленная тактика Арчи — припугнуть человека, заставить его нервничать. С тех пор Стручка не отпускали дурные предчувствия —

смешно сказать, но он словно ждал, что на доске объявлений вот-вот появится его физиономия с надписью «Разыскивается». Ему уже не хотелось никакого почитания со стороны однокашников — он просто хотел быть Стручком, играть в футбол и бегать по утрам. Он с ужасом ждал вызова к брату Леону и пытался угадать, сумеет ли он выстоять под допросом, выдержать взгляд этих страшных влажных глаз и соврать без запинки.

— Гаструччи!

Он вдруг сообразил, что брат Леон уже два или три раза назвал его фамилию.

— Да, — ответил он.

Брат Леон помедлил, вопросительно глядя на него. Стручка окатило холодом.

— Кажется, сегодня ты не совсем с нами, Гаструччи, — сказал Леон. — Я имею в виду, мысленно, а не физически.

— Извините, брат Леон.

— Кстати, о мыслях. Ты ведь понимаешь, Гаструччи, что эта продажа шоколадных конфет выходит за рамки рядового мероприятия, не так ли?

— Да, брат Леон. — Куда это он клонит?

— Самое замечательное в этой продаже, Гаструччи, — то, что она проводится исключительно силами учеников. Конфеты продают ученики. А школа просто берет на себя организацию. Это вашапродажа, вашпроект.

Байда, прошептал кто-то так, чтобы Леон не услышал.

— Да, брат Леон, — сказал Стручок с облегчением, поняв, что учитель слишком увлечен своими конфетами, чтобы разбираться в его виновности или невиновности.

— Значит, ты принимаешь свои пятьдесят коробок?

— Да, — поспешно ответил Стручок. Продать пятьдесят коробок было непросто, но он мечтал только о том, чтобы убраться наконец из-под света прожекторов.

Леон с церемонной тщательностью записал его имя.

— Гувер!

— Да.

— Джонсон!

— Почему бы и нет?

Благодаря хорошему настроению Леон простил Джонсону этот легкий намек на сарказм. Интересно, подумал Стручок, вернется ли когда-нибудь хорошее настроение и к нему тоже? И сам себе удивился. Почему он так мается из-за этого несчастного класса? Разве они что-нибудь сломали? Ведь все парты и стулья привели в порядок за один день! Леон думал, что отправляет на эту работу в качестве наказания, но все вышло ровно наоборот. Каждый стул, каждый винтик были напоминанием о чудесном событии. Многие даже вызывались на восстановление мебели добровольно. Так откуда это саднящее чувство вины? Из-за брата Юджина? Возможно. Теперь Стручок не мог пройти мимо класса номер девятнадцать, не заглянув внутрь.

Конечно, эта комната изменилась раз и навсегда. Вся мебель в ней отчаянно скрипела, точно угрожая развалиться вновь в любой момент. Учителям, которые проводили там уроки, было не по себе — это чувствовалось по их поведению. Время от времени кто-нибудь из учеников ронял книжку просто ради того, чтобы посмотреть, как учитель дернется или подскочит от страха.

Погруженный в свои мысли, Стручок не заметил, что в классе наступила пугающая тишина. Но он осознал, что все вокруг замерли, когда поднял взгляд и увидел лицо брата Леона, бледное как никогда, и его глаза, поблескивающие, как облитые солнцем лужи.

— Рено!

По-прежнему ни звука.

Стручок поглядел на Джерри, сидящего через три парты от него. Джерри застыл, сложив руки на парте, глядя прямо перед собой, словно в трансе.

— Ты здесь или мне кажется, Рено? — спросил Леон, пытаясь обратить происходящее в шутку. Но эта попытка произвела обратный эффект. Никто не засмеялся.

— Последний раз спрашиваю, Рено.

— Нет, — сказал Джерри.

Стручку показалось, что он ослышался. Джерри ответил так тихо, едва шевельнув губами, что его ответ прозвучал неясно даже в полной тишине.

— Что? — снова Леон.

— Нет.

Общее смятение. У кого-то вырвался смешок. Шутки в классе всегда приветствовались — что угодно, лишь бы нарушить обычную тягомотину.

— Ты сказал «нет», Рено? — переспросил брат Леон кислым голосом.

— Да.

— Что «да»?

Этот обмен репликами развеселил остальных. По классу прокатился хохоток, кто-то фыркнул — в комнате возникло то странное настроение, которое сопутствует всему необычному, когда ученики чуют какой-то сдвиг климата, колебания в атмосфере, как при смене сезонов.