Шоколадное убийство
Шрифт:
— Вы, ребята, поаккуратнее с ним, — попросил Половцев. — Я понимаю ваши чувства, но мне его срочно допросить надо.
— Представьтесь, пожалуйста.
Половцев изо всех сил старался сохранить на лице серьезное выражение, хотя удавалось это с трудом. Больше всего ему хотелось расхохотаться, громко, до неприличия. Кроме того, в кабинет поминутно, как бы невзначай заглядывали сослуживцы, желавшие убедиться в реальности происходящего.
Голый мужчина сидел на стуле очень прямо, скрестив руки на груди
— Прошу вас — имя, отчество, фамилия, — настаивал Половцев.
Вместо ответа мужчина размашистым движением поменял положение своих неэстетичных ног.
— Послушайте, — не выдержал Стас, — что вы тут изображаете из себя Шэрон Стоун? То, что вы сейчас продемонстрировали, может вызывать у женщин не сексуальное возбуждение, а материнскую жалость.
— Смотри-ка, — вдруг отозвался голый. — Неужто вы смотрели «Основной инстинкт»? Это теперь преподают в школах милиции?
— Там много чего преподают. Будете говорить? Стас очень хотел получить от этого человека необходимую информацию. В первую очередь — почему он голый, почему бегал у фонтана и связано ли сегодняшнее событие с чередой странных смертей, расследованием которых он сейчас занимается.
— Я уже говорю. А если вас всему учат, почему вы спрашиваете, кто я?
— В стране проживает более 140 миллионов человек, в Москве — более десяти миллионов, не считая приезжих. Я не могу всех знать.
— Я — не все. Но вам прощаю невежество, вы какой-то человечный, не ожидал.
— А чего ожидали?
— Ну, например, будете запугивать тем, что посадите меня на ночь вот так, без одежды, в камеру к преступникам.
— Понятно. Кстати, вы не желаете накинуть на себя хотя бы полотенце? Я могу принести.
— Нет, не желаю. Я хочу завершить все достойно, без суеты, как подобает художнику. Вот вы спрашиваете — фамилия, имя. А перед вами, между прочим, Вадим Трикарский.
Он сделал паузу и выжидательно посмотрел на Половцева.
— А отчество? — мгновенно оживился Стас, которому все-таки необходимо было заполнить протокол. — Профессия — художник?
— Между прочим, меня прекрасно знают не только в России, но и в Европе, и в Америке.
— Вас там ловили в таком же виде? Трикарский тяжело вздохнул.
— Там знают мою живопись. А сегодня я продемонстрировал москвичам свое новое творение.
— Какое еще творение? — Стас вдруг подумал, что, вероятно, перед ним сумасшедший, допрашивать которого бесполезно, нужно звать врачей.
— Перформанс. Знаете, что это такое?
— Слышал где-то, — неопределенно ответил Стас.
— Поясню. Перформанс — это такой художественный акт, когда художник превращает самого себя в предмет искусства. Это — высшая степень художественного мастерства. Кроме того, это акт высокого гражданского мужества.
— И во что же вы себя превратили? — заинтересовался Половцев, силясь понять хотя бы мотивы странного поведения художника.
Вадим Трикарский укоризненно посмотрел на Стаса:
— Но
Половцев испуганно уставился на него.
— Что вы видите? — продолжал вещать Трикарский. — На что похоже существо, сидящее перед вами? Крылья, трепещущее живое тело… Ну?
— На комара?
Выражение лица Трикарского не оставляло сомнений — если бы в его руках сейчас оказался утюг, он кинул бы его в голову невежды.
— Ладно, ладно, хватит, — Стас решил прекратить этот художественный эксперимент, — вы мне лучше объясните, почему бегали голым, нарушали общественный порядок, сопротивлялись властям. И почему именно у фонтана. Я жду.
— Что ж, объясняю еще раз. То, что вы называете нарушением общественного порядка, на самом деле художественный акт. Перформанс. В данном случае я демонстрировал божественное перевоплощение, мимолетность красоты и величие смерти.
— Вы думаете, из ваших прыжков именно это можно было понять? — уточнил Стас.
— Каждый понимает в меру своего интеллектуального развития и душевной организации, — отреагировал художник. — То, что вы видели, — это искусство в самом высоком смысле слова. Название я дал такое — «Ночная бабочка. Самец».
Половцев некоторое время переваривал услышанное. Затем осторожно уточнил:
— Так, самец — это понятно. Почему именно бабочка?
— Потому, что она самое яркое свидетельство мудрости божественного замысла — рождение, превращение, умирание. Все удивительно гармонично, быстротечно, прекрасно.
Половцев понял, что дальше продолжать не стоит, иначе они зарулят в такие дебри, из которых существует только один выход — через приемную сумасшедшего дома.
— Спасибо, вы очень доступно мне все объяснили. Один технический вопрос — зачем у вас кукла на веревке болтается? Что-то типа парашюта для погашения скорости прыжка?
Трикарский развел руками:
— Господи, но это так очевидно! Это же куколка, из которой и появляется бабочка!
Половцев лишь кивнул головой — мол, теперь все ясно, как же я раньше не догадался. И задал еще один, сильно беспокоивший его вопрос:
— А почему вы решили устроить перформанс у фонтана?
— Да ничего я не решил. И фонтан подвернулся случайно. Я разделся у входа в «Пушкинский», там очень удобная площадка, но меня прогнали охранники. Тогда я спустился вниз, и уж там за мной стали гоняться милиционеры. Жалко. Вы же видели, как народу понравилось. Народ — он прекрасное понимает и ценит. Не то что власти.
И Трикарский выразительно посмотрел на Стаса, задумчиво грызущего колпачок шариковой ручки.
Некоторое время они молчали. Половцев понял, что, к сожалению, никакого прока от художника не будет, отношения к трупам в воде он не имеет и время потрачено впустую.