Шоколадный паж

Данилова Анна

Она посмотрела на Леву растерянным взглядом: так смотрит человек, который долго шел к одной цели, а уже приблизившись, не уверен в том, что хотел именно этого. Кайтанов понял, что Валентина боится встречи с друзьями Либина.

– Гуртовой обещал помочь мне собрать всех… Кажется, нам повезло, и Николаиди в Саратове. Что касается Игудина, то о нем уже давно ничего не слышно…

– Может, ты приляжешь, поспишь?

– Лева, зачем обманывать себя? Я для тебя уже совсем не та Валентина, которую ты любил. А потому я освобождаю тебя от забот и волнений по поводу моей особы. Уверена, если бы во мне не билось сердце твоего сына, ты вел бы себя иначе…

– Не знаю… – пожал плечами Кайтанов. – Я уже ничего не знаю. Если бы мне когда-нибудь сказали, что моя жена будет жить одновременно еще с одним мужчиной, причем не с любовником, а именно с законным мужем, я бы не поверил, что такое вообще возможно. Почему

ты не рассказала мне, что была замужем, что твой муж находится в бегах и подозревается в убийстве? Ты же знаешь, я все понял бы, тем более что сам принимал непосредственное участие в том, что касалось тех денег, с помощью которых был организован побег. Неужели я не заслужил твоего доверия? Или ты думаешь, что я стал бы относиться к тебе хуже, если бы знал, что твой муж влип в эту историю? Да на его месте, если он и в самом деле невиновен, мог бы оказаться кто угодно… Другое дело – ему не повезло. Согласись, если бы он был при деньгах, он не возмущался бы тем решением платить шантажистке, которое приняли все как один его дружки… Ему было неудобно перед тобой, и я его прекрасно понимаю. Как бы он объяснил тебе, молодой жене, куда уходят каждый месяц двести долларов? Он не мог, понимаешь, просто не мог рассказать тебе всю правду, потому что тогда непременно вылез бы его роман с этой Ириной Иноземцевой… Он знал, что представляет собой эта женщина, и боялся вашей встречи, скандала… Между прочим, она встречалась одновременно с Игудиным, мне об этом рассказал Руденко. Возможно, что именно Игудин и был заинтересован в том, чтобы насолить Сергею. Но, с другой стороны, ревность – это одно, а убийство – совсем другое… Насколько я мог понять из всего, что мне сейчас известно, так это то, что виновным в смерти домработницы мог быть любой из пятерых. В том числе – не удивляйся – твой Либин. И не смотри на меня так. С мужчинами такое случается… И если женщина может сдержать свое желание, и оно у нее сопряжено с целым комплексом чувств и, как правило, с рассудком, то у мужчин все куда проще. Мужчина – зверь. И в сексе его, как ни странно, привлекает элемент насилия… Я понимаю, тебе сейчас не до этого, но ведь эту девушку кто-то из пятерых мужчин, собравшихся вместе, чтобы расслабиться и поиграть в карты, все-таки захотел или попытался изнасиловать. И даже если я ошибаюсь и Люба Горохова по своей воле отдалась этому мужчине, то все равно, сама ситуация – пятеро мужчин, водка, возбуждение от присутствия единственной девушки – говорит о том, что это было не любовное свидание, а желание утолить свой сексуальный голод здесь и немедленно. На кухонном столе, в коридоре, в ванной комнате или в спальне на ковре. Постарайся меня понять…

– Да, я пытаюсь… Но тогда Николаиди исключается: Люба всегда была под рукой. Мне говорил об этом Сергей. Ведь он на самом деле беседовал с Любой на кухне, и их могли видеть… Люба просила его, чтобы он помог ей устроиться на другую работу. Еще она хотела устроить на какое-нибудь приличное место, секретарши ли, гардеробщицы, и свою подружку, Веру Обухову… Сергей так понял, что Николаиди пользуется ее зависимостью, а потому обещал помочь и даже дал ей свою визитку. Ну а что касается записок и того, что нашли в его пиджаке, так это все могла подстроить та же самая Ирина. Или тот из так называемых друзей, кто подставил его.

– Я вот и говорю – домогаться домработницу мог любой из них. Но вот Николаиди – вряд ли. Если бы она умерла при нем, то пусть бы он даже и спрятал ее от друзей в стенной шкаф, но зачем же ему было тогда собирать их на следующий день и устраивать допрос: кто убил его домработницу? Зачем было тогда приплетать остальных для того, чтобы избавиться от трупа?

– Значит, Николаиди исключается…

– И тот факт, что он каждое лето приезжает сюда из Греции, разве не указывает на то, что ему нечего бояться? Хотя я уверен, что прокурора подмазали, чтобы он «забыл» об этом деле.

– Получается, что я, помогая Сергею бежать, сама же все испортила? И сделала так, чтобы все поверили, будто убийца – он? Но я думала тогда иначе, я была уверена, что из тюрьмы только один выход – побег. Я действовала сгоряча, я хотела ему помочь, я даже украла ради него деньги!

– Да все понятно… Успокойся.

Раздался телефонный звонок. Кайтанов взял трубку.

– Мы нашли не только пулю, но и сам пистолет… – услышал он голос Руденко. – Редкий, китайский, с глушителем…

– Пистолет? И где же?

– Рядом с домом, стрелявший выбросил его из окна подъезда. Еще перчатка, резиновая, а на ней пятна крови… Я отправил на анализ… И послал факс Гришину в Москву, хочу сравнить…

– Что сравнить?

– Потом объясню… Вы мне лучше скажите, дозвонились хотя бы до одного из этих мужиков? Что вы решили?

– Вечером, если получится, встретимся с Гуртовым и Красновым у Николаиди… представляете, он, этот Николаиди, в Саратове. Я перезвоню обязательно…

Кайтанов пошел на кухню приготовить что-нибудь поесть, а Валентине наказал дожидаться звонка Гуртового. Он видел, в каком она находилась состоянии, но не мог заставить себя проявить внешне хотя бы тысячную долю тех чувств, которые еще недавно составляли основу их идеального, как он считал, брака. Он как мужчина, как муж был уничтожен. Унижен. Но понимание этого приходило постепенно, очень медленно, как бы оттягивая страшную минуту ощущения полной раздавленности и бессмысленности всей его жизни. Стоя у плиты и глядя, как булькает в сковороде розоватая масса тушеного консервного мяса, он мучительно искал в себе те силы и те принципы, с помощью которых ему удалось бы вернуть веру в человека, так жестоко предавшего его, но не находил! Валентина оказалась оборотнем, чудовищной лгуньей, женщиной, легко переступившей те нравственные барьеры, которые ни при каких обстоятельствах не переступил бы сам Кайтанов. Он всегда грешил тем, что постоянно сравнивал чужие поступки с собственными и все примерял на себя. Предположить сходную ситуацию он не мог. Он расставался с женщинами таким образом, что ни одна из них не была способна вот так навязчиво преподнести себя и тем более посметь занять место его законной жены. И уж если бы какая-нибудь особа вдруг вздумала претендовать на него, то он бы сумел ей дать от ворот поворот.

Он даже дошел в своих рассуждениях до того, что представил себе существование двух Валентин : одну – из его прошлой жизни (с тем же накалом страсти и любви, что всегда отличал их отношения), другую – ту Валентину, о которой узнал всю правду. И получилось нечто странное и болезненное – он был одинаково привязан к ним, а потому не знал, кого предпочесть. Он успокоился лишь после того, как понял, что двух Валентин не существует, а потому все его мысли и чувства – сплошные фантазии, которые ничего, кроме вреда, принести не могут. И если допустить, что Валентина одинаково страстно и нежно относилась к своим двоим мужьям и поэтому не могла одного предпочесть другому, то это лишний раз указывает на то, что Кайтанов в ее жизни занимал не исключительное место, а лишь временное, быть может, заполняя собой брешь, образовавшуюся после ее разрыва с Либиным. А раз так, значит, он не должен позволять себе относиться к Валентине как прежде. И если следовать логике, то и страдать из-за той женщины, для которой он сейчас готовил обед, не следует. Ведь это совсем другой человек. Но тогда где же та Валентина? Умерла? Боль потери ведь еще сильнее…

Он очнулся, когда услышал телефонный звонок. Замер и прислушался. Валентина разговаривала с Гуртовым. И, судя по обрывкам слов, они договаривались на семь часов вечера, она записывала адрес Николаиди… Делала вид, что не знает, хотя список адресов, продиктованный Руденко, лежал у нее перед глазами. Вот и хорошо. Возможно, сегодня вечером что-нибудь прояснится.

Когда он, вытирая руки, вошел в комнату, Валентина сидела в кресле с лицом ярко-розового цвета. Возможно, у нее поднялась температура или она испугалась предстоящей встречи, и кровь бросилась ей в лицо от нехороших предчувствий…

– Ну что? Договорились?

– Да, сегодня в семь. Ты будешь звонить Руденко?

Она разговаривала с ним как с совершенно чужим человеком. Словно и не было двух лет невероятного, головокружительного счастья, пронизанного звуками ночного любовного шепота, откровенных признаний, взаимных ласк…

– Да, я буду звонить Руденко, но сначала я хотел бы спросить у тебя: ты сможешь сейчас поехать со мной к Иноземцевой?

Что я делаю здесь, в этом городе, какое мне дело до той девушки, которая умерла от перитонита? Даже если я узнаю, кто помог ей умереть, то что изменится? Неужели этот человек как-то опасен для Валентины? Зачем ему было ломиться к ней сегодня утром? Что руководило им, когда он стрелял в Иуду? Безумие? Он безумен?

Он даже не слышал, что ответила ему Валентина. Ей пришлось повторить:

– Да, я и сама хотела бы увидеться с ней и задать ей пару вопросов… Думаю, что теперь, когда Либин мертв, она не посмеет мне солгать…

– Тогда давай перекусим и поедем. Воспользуемся машиной Иуды, будем надеяться, что нас не остановят… Как ты думаешь, нам хватит на обед и сборы часа?

– Да, конечно… – Она поднялась с кресла, выпрямилась, провела руками по животу и тяжело вздохнула.

«Да, не такой представляла она себе последнюю неделю перед родами», – подумал Кайтанов и почувствовал неприятную дрожь где-то под ребрами.