Шолохов
Шрифт:
— Я написал роман, это законченное произведение. Не буду…
Очерк «На Юге» полюбился читателям. Автора попросили выступить с ним по Всесоюзному радио. Пока ждал своей очереди в студию, к микрофону, приметил худенькую красивую женщину с огорченными глазами. Подошел, познакомился: Ольга Берггольц, ленинградская поэтесса, только что из блокадного города.
Он тут же вспомнил, что это жена расстрелянного «по политике» до войны прекрасного поэта Бориса Корнилова, и сама сидела, но повезло — освободили досрочно.
Она к нему отнеслась — ведь сам Шолохов! — с полным доверием: «Я убедилась, что о Ленинграде ничего
Услышал в продолжение, что ее настойчивым просьбам и мольбам только что отказал председатель Всесоюзного радиокомитета. Вечером, в гостинице, она читала Шолохову свои «запретные» стихи.
Через некоторое время узнал, что на каком-то заседании писательского начальства критиковали «Февральский дневник» и еще одну ее книгу — «Мой путь».
Шолохов восстал! Проникся одной за другой бедами опальной, но честной поэтессы. Ольга Берггольц внесет в свой дневник: «В мае 1942 года в „Комсомольской правде“ по инициативе Шолохова был опубликован „Февральский дневник“ и вскоре после этого „Ленинградский дневник“. Они вызвали горячий отклик у читателей и на всех фронтах…»
Понравилась ему новая знакомица. Встреча с ней и ее рассказы о жизни умирающих, однако несломленных блокадников, вызвали желание обратиться к ним со словом поддержки. Написал «Письмо ленинградцам». Сказал: «Когда возвратишься к себе, прочитай…» Письмо было прочитано по радио: «Родные товарищи ленинградцы! Мы знаем, как тяжело вам жить, работать, сражаться во вражеском окружении. О вас постоянно вспоминают на всех фронтах и всюду в тылу. И сталевар на далеком Урале… и боец, разящий немецких захватчиков в Донбассе…»
Но и на Южном фронте было тяжело. Гитлер 5 апреля отдал приказ: «Необходимо прежде всего сосредоточить для главной операции на Юге все наличные войска с целью уничтожить противника на подступах к Дону…». Шолохов узнал, что 1 мая 11 немецких дивизий прорвали оборону и ринулись вперед, в том числе к его Дону.
Сталин подписал самый жестокий в войну приказ — в нем под угрозой расстрела провозглашено: «Ни шагу назад».
Многого насмотрелся здесь Шолохов. Не все вошло в очерки. В блокноте, к примеру, осталась волнующая запись: «Был тяжело ранен в грудь один черноокий парень. Ох, как не хотелось ему уходить из жизни! Поначалу он еще говорил. Передал своему русскому другу фотографии матери, жены, детей, письма и попросил его отослать все это родным. Когда силы окончательно покинули его, он в беспамятстве заговорил на родном: „Че!.. Че!..“ — напрягаясь, выкрикивал он в предсмертном отчаянии…» Шолохову пояснили: «че» — это по-армянски «нет».
Немцы были остановлены по левому берегу Дона на одном из участков фронта около города Серафимович.
Куйбышевская авиакатастрофа потянула за собой продолжение, испытание Шолохова на порядочность.
В день рождения полкового комиссара Шолохова Верховный главнокомандующий Сталин пригласил его отужинать. Выкроил для писателя время в своей невероятной круговерти вседержавных тревог. Застолье, добрые пожелания-тосты, но велик почет не живет без забот. Сталин узнал о контузии и участливо предложил: поезжайте, Михаил Александрович, долечиваться в Грузию. Потом, обнаруживая знание того, как произошла контузия, сказал: «Говорят, летчик был пьян, его судить собираются». Шолохов ответил: «Ручаюсь, что пьян не был». — «Как можете ручаться?» — «Я с ним перед взлетом общался, потому и утверждаю». Спас человека — одной жертвой меньше.
Под конец Сталин поднял бокал: «Идет война, тяжелая, тяжелейшая. Кто о ней после победы ярко напишет? Достойно, как в „Тихом Доне“? Храбрые люди изображены — и Мелехов, и Подтелков, и еще многие красные и белые, а таких, как Суворов и Кутузов, нет. Войны же, товарищ писатель, выигрываются именно такими великими полководцами. В день ваших именин мне захотелось пожелать вам крепкого здоровья на многие годы и нового талантливого, всеохватного романа, в котором бы правдиво и ярко, как в „Тихом Доне“, были изображены и герои-солдаты, и гениальные полководцы, участники нынешней страшной войны».
Через месяц в годовщину начала войны, 22 июня, «Правда» напечатала шолоховский рассказ «Наука ненависти».
В то время Шолохов узнал о том, что по отчаянности положения обкомовцы в его Вёшках создали как бы центр для связи с армейскими штабами и для руководства партизанами в северных районах области. Луговой нашел возможность сообщить другу, что немцы стали что-то сооружать на другом берегу Дона — прямо напротив станицы.
Но нет никакого отчаяния. Напротив, написал рассказ с многозначительным названием. В нем — исповедь бежавшего из плена лейтенанта Герасимова. Этот герой — предтеча Соколова из будущего рассказа «Судьба человека».
Вот когда проявился у Шолохова интерес к судьбам тех, кто прошел через плен. И как раз-то в эти дни его фронтовой блокнот пополнился леденящим душу рассказом одного политрука: «Попал я в плен вместе с рядовыми, без знаков различия, и поэтому остался жив. Привели нас вечером в лагерь, а наутро вокруг себя я увидел тысяч 20 людей, которые копошились в грязи и тесноте, оборванные и избитые. Многие, ослабевшие от голода, валялись под ногами… Кормят просом и подсолнухом… Не было бинтов, чтобы перевязать раны. У каждого в ранах копошились черви. Их сами раненые, которые были в состоянии, выкидывали руками. У многих была газовая гангрена…»
Те, кто прочитал «Науку ненависти», нашли здесь еще более жуткую правду: «…около Сквиры в овраге мы наткнулись на место казни, где мучили захваченных в плен красноармейцев. Приходилось вам бывать в мясных лавках? Ну, вот так примерно выглядело это место… На ветвях деревьев, росших по оврагу, висели окровавленные туловища, без рук, без ног, со снятой до половины кожей…»
И в этом рассказе блестки таланта. Вот чеканный афоризм: «Ненависть всегда мы носим на кончиках штыков!» Вот выразительные краски, чтобы показать душевность русского солдата — боец после ожесточенного, смертного боя увидел березку с молодыми листочками и спросил с искренним и ласковым удивлением: «Как же ты тут уцелела, милая?»