Шолохов
Шрифт:
Было в рассказе и то, что проницательный читатель мог бы расценить откликом писателя на приказ Сталина под номером 270 от 16 августа 1941 года. Армия была предупреждена: плен — это измена, пленные — заочно — приговариваются к смертной казни, их семьи — подвергаются репрессиям.
Шолохов не собирался протестовать против этого приказа. Успел понять в пору всеобщего отступления, что в арсенале воюющих должны быть не только политзанятия для воспитания стойкости. Но вот не приняла его душа угрозы в приказе — не особенно-то разбираться с теми, кто, как Герасимов, честно прошел сквозь плен и даже бежал. Вся довоенная
…Редактора «Красной звезды» Ортенберга по-доброму поразило заботливое отношение Шолохова к окопникам: «Заметил, как фронтовики сильно переживают из-за того, что письма приходят с большими перебоями, а то и просто пропадают… После разговора с Шолоховым редакция подготовила специальный доклад наркому обороны Сталину. Конечно, меры были приняты решительные».
Дополнение. «Науку ненависти» тут же заметили за рубежом. Рассказ был переведен и напечатан в Америке, Англии и Индии, а в Мексике включен в «Черную книгу фашистских зверств».
Нашел рассказ отклик и в печати русских эмигрантов, правда, уже после войны. В 1956-м антисоветский журнал «Грани» дал статью Николая Оцупа. «Сколько в этом коротком очерке величия и простоты! — писал он, сопоставляя содержание с христианскими представлениями. — Любовь иногда не к месту или, вернее, она иногда имеет право принять форму ненависти. Некоторые католики утверждают, что Бог создал ад из любви к человеку, так как ненависть — подвиг святых… „Наука ненависти“ написана превосходно…»
Гибель матери
Шолохову порой удавалось побывать в Николаевской слободе. И однажды они с Марией Петровной приняли решение возвращаться в Вёшки.
Тут проявился Сталин. «Собираемся в дорогу, — рассказывал мне Михаил Александрович, — смотрю, подъехала эмка, выходит полковник в форме НКВД и говорит мне: „Товарищ полковник, вам посылка и пакет“. Вскрыл я пакет. Там письмо Поскребышева. Читаю: „Товарищ Сталин И. В. просил передать посылку для Вашей семьи…“ Так примерно написано, письмо не сохранилось, а в посылке — колбаса, консервы и… бутылка. Отужинали, конечно…»
Едва перебрались в родную станицу, как тут же пожалели. Враг снова попер. К немцам прибыла подмога — итальянцы. Вёшенская становится прифронтовой станицей. Ее стали бомбить. Сгорели райком и почта, театр молодежи, школа-десятилетка, больница…
Мать писателя — Анастасию Даниловну — убило в тот день, когда собрались эвакуироваться по второму разу, теперь на запад Казахстана. Сохранились свидетельства очевидцев, как нагрянула эта беда.
«Получил задание и выехал через Вёшенскую… Пообедали… Раздался звук моторов… Выглянув в окно, я заметил 4 вражеских самолета, шедших на очень небольшой (или, как Шолохов выразился, на презрительно небольшой) высоте, не успел я что-нибудь подумать, как раздался свиной, воющий визг бомбы и разрыв в 50-ти метрах от дома Шолоховых… „Ну, Федор, не до гостей…“ Торопливые сборы, поцелуй на дорожку, через час еще группа самолетов посетила Вёшенскую…» — записал в дневнике Федор Князев, военный юрист 127-й стрелковой дивизии.
«Стоя в тени сарая, я только успел увидеть, как ниже самолета, летящего крайним слева, возникла стайка мелких черненьких птичек. Тут на нас вихрем налетела мать, подхватила меня под мышку и, раздавая свободной рукой подзатыльники направо и налево, погнала всех перед собой: „В погреб! А ну-ка! Марш в погреб! Живо!“» — это из воспоминаний младшего сына писателя, Михаила Михайловича:
«Фашисты озверели, налет за налетом, — вспоминал один солдат. — „Фокке-вульф“ пролетел, „рама“, раскидал листовки: „Штыки — в землю, русские солдаты сдавайтесь“, а за ними бомбежка! Я уже не помню, кто прибежал от шолоховского дома, но сказали, что мать ихнию убило в голову…»
О гибели матери Шолохов сообщил в письме Г. М. Маленкову, влиятельному тогда секретарю ЦК и члену Государственного Комитета Обороны: «6. VII приехал я в свою Вёшенскую, а 8-го утром налетели немцы, первый раз — 4 самолета, второй — 12 и сбросили около 100 фугасных и осколочных бомб, прочесали улицы из всех пулеметов, зажгли станицу и улетели. Во время второго налета… была убита моя мать, бомба попала во двор, разрушила дворовые постройки и страшно изуродовала крупными осколками мать».
Каково сыну писать такое! Войну хорошо слышать, да тяжко видеть.
Вспоминал в письме: «Как она гордилась мною — единственным сыном, и радовалась и плакала, когда я рассказывал ей о последнем пребывании у т. Сталина. Она благословляла т. Сталина и говорила: „Вот теперь ты отдохнешь и поправишься у меня, Миша…“»
Дальше изложил — по-шолоховски — всю правду: плохо, оказывается, обороняли станицу, военные не смогли отбить налеты, не всегда и отстреливались.
В письме и такое: «Обращаюсь к Вам, дорогой т. Маленков, с просьбой… Пришлите, пожалуйста, ППШ с патронами». Это он пишет о пистолете-пулемете, который ныне именуют автоматом; потому и просит, что такое оружие тогда еще было редкостью.
В письме ничего не сказано о гибели дома, огромной библиотеки и ценнейшего архива с рукописями и письмами. Дочь писателя, Светлана Михайловна, пояснила мне, как это произошло:
— Свой архив отец сдал под охрану в РО НКВД, чтобы его вывезли вместе с архивами райкома и самого райотдела. Но в панике бросили архив, и он пропал. Отдельные страницы рукописей подобрали солдаты, из них вертели самокрутки. Некоторые «бумажки» подбирались по дворам. Как их так разметало — никто не знает. История загадочная…
Хорошо, что один командир догадался подобрать с земли 140 листов черновой рукописи третьей и четвертой книг «Тихого Дона» — после войны они были переданы в ленинградский Институт русской литературы, известный как Пушкинский Дом.
На шолоховском письме Маленкову остались следы чтения-изучения. Красным карандашом подчеркнуты строки о бездействии при налете, о просьбе прислать ППШ и о матери. Простым карандашом в верхнем углу письма помечено: «Шолохов»; зеленым: «Сохранить»; синим: «Архив. 8. V. 46».