Шолохов
Шрифт:
Сталин узнал и о мытарствах еще одного районщика: «Логачев испытал то же самое. Издевались, уничтожали человеческое достоинство, надругались, били. На допросе продержали 8 суток, потом посадили на 7 суток в карцер, переполненный крысами. В карцере сидел в одном белье, до этого раздели. Из карцера уже не вели, а несли на носилках. Отнялась левая нога. Допрашивали 4 суток. Пролежал в одиночке 3 часа, и снова понесли на допрос. Допрашивали 5 суток подряд. Не мог сидеть, падал со стула, просил разрешения у следователя Волошина прилечь на постеленную на полу дорожку, но тот не разрешил лечь там. Пролежал на голом полу около часа, и снова подняли. Снова пытали 4 суток…»
Заступился и за других
Сообщал, каково приходится казакам-землеробам: «Из уст знакомых колхозников я сам не раз слышал, что живут они в состоянии своеобразной „мобилизационной готовности“; всегда имеют запас сухарей, смену чистого белья на случай ареста…» Без всякого политеса увещевал державного правителя: «Ну, куда же это годится, т. Сталин?»
Сообщил и о сборе компромата на себя: «С января 1937 г. начали допрашивать обо мне, о Луговом, о Логачеве. Через короткие передышки, измерявшиеся часами, снова вызывали на допрос и держали в кабинете следователя по 3–4-5 суток подряд. Короткий разговор: „Молчишь? Не даешь показания, сволочь? Твои друзья сидят. Шолохов сидит. Будешь молчать — сгноим и выбросим на свалку, как падаль!“»
Где взять силы, как выстоять? Стреляться? Стрелять? Запить? Предавать? Бежать, припомнив старое казачье присловье, которое выкрикивали при сатанинском наваждении: «Унеси Бог и коня, и меня!»? Он принимает отчаянное решение — срочно едет в Москву и оставляет в приемной ЦК письмо: «Дорогой тов. СТАЛИН! Приехал в Москву на 3–4 дня. Очень хотел бы Вас увидеть, хоть на 5 минут. Если можно, примите. Поскребышев знает мой телефон. М. Шолохов. 19.VI.37 г.».
Вождь не ответил.
Летом сгущаются черные тучи над его головой. Ростовская власть, почувствовав свою безнаказанность, начала облаву на родичей Шолохова. В Вёшенский райком идет предписание из крайкома: «Совершенно секретно. Лично т. Капустину. № 15 308. На заседании РК 5 августа разбиралось дело еланской школы. Несмотря на то, что обличительных материалов было более чем достаточно, вы приняли по отношению Шолохова В. необъяснимо мягкое решение, в то время как его надо было привлечь к строжайшей ответственности. Немедленно дайте объяснение, чем это вызвано? Шацкий».
Михаил Шолохов в подробностях рассказал об этом деле в письме Сталину: «Тимченко заявил мне, что ему придется арестовать Шолохова В. — моего родственника, комсомольца с 1924 г., работавшего директором Еланской средней школы. В качестве доказательств привел следующее: 1) в школе насаждались религиозные настроения среди учащихся, ученики читали библию, 2) Шолохов В. вредительски вырубил на пришкольной усадьбе 10 000 корней плодовых саженцев, 3) Шолохов систематически разваливал учебную работу, 4) будучи учителем истории, Шолохов В. преподавал ее с троцкистских позиций. По решению РК была создана комиссия, в которую Капустин и Тимченко сознательно ввели своих единомышленников, и, несмотря на то что при проверке оказалось: 1) ученики читали не библию, а рассматривали на дому иллюстрированный журнал „Пробуждение“ изд. 1913 г., в котором были фоторепродукции на евангельские темы (картина „Камо грядеши“ и др.), 2) уничтожить 10 000 плодовых саженцев Шолохов никак не мог, т. к. пришкольный сад занимал площадь всего-навсего полгектара и было там плодовых деревьев только 65 корней, которые целы до сих пор, 3) доказать, что Шолохов разваливал учебную работу, ничем было нельзя, потому что это противоречило истине, 4) точно так же не преподавал истории с троцкистских позиций; несмотря на все это комиссия, извратив факты и пойдя на явный подлог, сочла возможным сделать следующие выводы: „Шолохова с работы снять, дело о нем передать следственным органам НКВД“».
Широки сети сыска. Писатель свидетельствует в письме Сталину: «Одновременно начали дело и против другого моего родственника, работавшего в начальной школе х. Черновского зав. школой». Шолохов объясняет это вождю так: «И Шацкому и остальным надо было после ареста Лугового, Логачева и др. арестовать моих родственников, чтобы показать, что мое окружение — политическое и родственное — было вражеское, чтобы насильственно вырвать у арестованных ложные показания на меня, а потом уж, приклеив мне ярлык „врага народа“, отправить и меня в тюрьму».
Какими же словами выразить, что переживали Шолоховы, когда чекистские курки в Вёшках клацали у них на виду.
Мария Петровна догадывалась, что ждет мужа, коли быть аресту, а он приближался.
…Луговому выпал внезапный этап в Москву. Районный партработник заинтересовал высший карательный орган. Допрос за допросом. Он потом рассказывал: «Требовали показаний на Шолохова». Ему припомнилось, как один из арестованных дрогнул под пытками и понес полную несусветицу о писателе. Еще писал, что пошли по тюрьме слухи о готовящемся аресте Шолохова, и даже то, что он уже взят.
Сентябрь. По-прежнему нет ответа от Сталина на просьбу писателя встретиться. День за днем длилась эта долгая пытка ожиданием. Евдокимов нагло ведет свою игру — затягивает ответ на запрос ЦК. Коварен. Идет по выверенному сценарию: завершит расправу и ответит — поставит перед фактом. Так и случилось. Из ЦК — звонок в Ростов. Переговоры запечатлены в отчете: «т. Буш. Говорил сегодня с секретариатом т. Евдокимова. Вопрос закончен, имеется решение крайкома о снятии руководителей Вёшенского района. Решение было принято еще в мае м-це. Они его пришлют…»
То был приговор. Шолохову тоже. Если «враги» его друзья, то «враг» и он сам.
Он улавливает новую тактику своих противников. Ростовская партвласть хорошо усвоила мнение о своем земляке московских критиков или же прослышала о неоднозначном отношении Сталина к «Тихому Дону». Писатель рассказал Сталину в уже упомянутом письме, как попытался сломить ему донской — казачий — хребет предшественник Евдокимова на крайкомовском посту: «Шеболдаев вдруг начал проявлять исключительную заботу о моей писательской будущности. При каждой встрече он осторожно, но настойчиво говорил, что мне необходимо перейти на другую тематику; необходимо влиться в гущу рабочего класса, писать о нем, т. к. крестьянско-казачья тематика исчерпана и партии нужны произведения, отражающие жизнь и устремления рабочего класса. Он усиленно советовал мне переехать в какой-либо крупный промышленный центр, даже свое содействие и помощь при переезде обещал. Очень тонко намекал на то обстоятельство, что я, в ущерб своей писательской деятельности, занимаюсь не тем, чем мне надлежало бы заниматься, словом, — уговаривал…»
Тут еще снова подло мазанули старым дегтярным квачом по воротам — плагиатор! И потому в письме появилось: «Нач. РО НКВД Меньшиков, используя исключенного из партии в 1929 г. троцкиста Еланкина, завел на меня дело в похищении у Еланкина… „Тихого Дона“. Брали, что называется, и мытьем и катаньем!» Заметил: «Вокруг меня все еще плетут черную паутину…»
Поубавилось у него друзей и сочувственников. Одни в тюрьме. О других ко времени старая поговорка: «В радостях сыщут, в горести забудут». Осталась вечная благодарность Луговому: не сломался — не предал и не оговорил.