Шолохов
Шрифт:
Да вот только осталось недоумение. В последние годы из партии исключили более миллиона коммунистов, а речь в постановлении только об «ошибках» и «недостатках». В Москве запускали кровавую мельницу, а раскритикованы только местные работники. Дон, правда, выделен особым образом: «Пользуясь политической близорукостью руководителей Ростовского обкома ВКП(б), исключили из партии честных коммунистов, выносили заведомо неправильные взыскания работникам, всячески озлобляли коммунистов…» Почти цитата из шолоховского письма. Но Сталин оставался Сталиным — заканчивалась она угрожающе: «…делая в то же время все возможное, чтобы сохранить в партии
Увы, недолго держали тормоза после пленума.
Кажется, первым почувствовал это на себе именно Шолохов. И снова в бой!
Февраль. Началась первая сессия Верховного Совета. Торжественное открытие, ощущение сопричастности к жизни всей страны, новые знакомства… Депутат Шолохов передал письмо Сталину о том, что на Дону ничего не изменилось.
Начиналась третья глава бесстрашной шолоховской Книги борьбы с той бесчеловечной политикой, которая продолжает подрывать веру в саму идею социализма.
Шолохов разглядел в постановлении ЦК возможность для ретивых обкомовцев продолжать искоренение «контрреволюционных кадров». «Пока положение остается прежним: невиновные сидят, виновные здравствуют и никто не думает привлекать их к ответственности», — писал он Сталину.
Уточнил: «Луговой и остальные вёшенцы благодаря Вашему вмешательству освобождены, а сотни других коммунистов, посаженных врагами партии и народа, до сих пор томятся в тюрьме и ссылке…»
Обобщал: «Надо покончить с постыдной системой пыток… Такой метод позорит славное имя НКВД и не дает возможности установить истину».
Рассказал кое-что и о себе, чтобы в Кремле не было никаких иллюзий: «Вокруг меня все еще плетут черную паутину…»
Письмо огромно. В нем более ста абзацев. В них полусотня фамилий тех, кого неправедно зачислили во «враги народа», а также сообщение о десятках и десятках безымянных жертв из восьми районов, многих колхозов и МТС. Сатрапы в голубых петлицах тоже поименованы.
Сталин написал на письме: «Травля Шолохова» и свел всю державную тревогу вёшенца лишь к одной его личности. По этой резолюции письмо было направлено помощнику Поскребышеву и наркому внутренних дел Ежову. Когда они закончили читать, на полях появилось десять замет: «Невозможно проверить» и «Проверить». В этих пометах — директива: что надо проверять, что не надо. Назначили главного проверяющего — Шкирятова. Его предложил в письме сам Шолохов: «Пришлите по делам арестованных коммунистов М. Ф. Шкирятова. Он знает очень многих людей здесь по 1933 г., ему будет легче ориентироваться».
Шкирятов готовится в дорогу, перечитывает письмо с руководящими пометками на полях — для него это и впрямь план проверки. Замета «Невозможно проверить» стоит возле таких, к примеру, утверждений Шолохова: «Надо тщательно перепроверить дела осужденных по Ростовской области в прошлом и нынешнем году, т. к. многие из них сидят напрасно…; О допросах с пристрастием пишут мне и другие арестованные, которые сейчас находятся в ссылке. Пишут и просят довести до Вашего сведения о том, как их допрашивали, как из них сделали врагов».
Шкирятов не глупый человек — он видит, что указания «проверить» начертаны далеко не всему письму, их вовсе нет там, где Шолохов делает обобщения. Значит, таков совет — не прикасаться к темам общеполитического характера. Он, видимо, дивился тому, как писатель осмеливался так обращаться к вождю: «Пора распутать этот клубок окончательно, т. Сталин!.. Да разве можно было годы жить под таким чертовым прессом? Страшный тюремный режим и инквизиторские методы следствия… Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен… Всего не перескажешь, т. Сталин, хватит и этого».
Шкирятову не могла не запасть в память истинно мольба из последних душевных сил: «Дорогой т. Сталин! Прошу Вас лично — Вы всегда были внимательным к нам, — прошу ЦК, разберитесь с нашими делами окончательно!..»
Окончательно?! Проверяльщик мог недоуменно пожать плечами при этой просьбе — несбыточна. Сам же Шолохов написал то, что столь точно характеризует систему репрессий: «Я уже говорил Евдокимову: „Почему обком не предпринимает никаких мер, чтобы освободить из тюрем тех, кто сидит за связь с Луговым, кто посажен врагами?“ Он ответил: „Ты говорил об этом Ежову? Ну и хватит. А что я могу сделать?“»
Вот с каким багажом собирался Шкирятов на Дон в мае.
И у Шолохова немалый груз дел и забот. В одном из мартовских писем он их запечатлел: «Можно сказать, погряз я в делах, залез в них по ноздри, а может, и по уши…» Это о том, что появились в его жизни совсем новые обязанности и обязательства: «Навалились депутатские обязанности — хоть криком кричи! Наверху завел у себя канцелярию (штатный — один я). Строчу ответы на жалобы избирателей. В промежутках правлю рукопись…»
Дополнение. Младшая дочь Шолохова окончила школу в родной станице, по замужеству переехала в Москву и работала в издательстве «Современник». Отец не раз поручал Марии Михайловне составление его сборников и даже собраний сочинений. Вместе с мужем, военным инженером, они воспитали сына, ставшего дипломатом, и красавицу дочь, которая закончила Институт международной торговли и права.
Письмо об отставке
В конце февраля 1938-го Шолохов отправил письмо в Москву — Ставскому: «Дорогой Володя! У меня к тебе вот какое дело: пожалуйста, выведите меня из редколлегии „Октября“». Генеральный секретарь Союза писателей понял — такое письмо нельзя утаить от остальных литначальников. Он собрал секретариат. И его члены поразились необычному по тем временам заявлению — Шолохов отмежевался от политики Панферова: «Отвечать за линию журнала не могу… Не хочу быть для вывески. Избавь от этого».
Из письма явствовало, что и Панферов не терпел Шолохова: «К характеристике моих взаимоотношений с редколлегией и, в частности, с Панферовым: я года три не получаю журнала от них. Ни единого письма не прислали…» Еще абзац — оценка без дипломатии: «Попросту хамство».
Шолохов рвал с теми, кого открыто поддерживал сам Сталин. Да к тому же в самую острую пору политической борьбы в стране, когда с протестами было лучше помалкивать. После пленума ЦК исключен из партии Демьян Бедный. Арестован Артем Веселый и сгинул навсегда. Шолохов ценил его роман «Россия, кровью умытая». В Вёшки приходят и другие скорбные сообщения: умер в заключении Мандельштам, брошен в застенки Михаил Кольцов, схвачен «за антисоветскую пропаганду» Николай Заболоцкий… Не союзники, но сотоварищи по Союзу писателей.