Шони

Чиковани Григол Самсонович

А Сесирква пылал в жару, и никакими средствами не удалось унять лихорадку. Синту стирала пот с его лба, овевала разгоряченное лицо, смачивала розовой водой пересохшие губы. И все время думала о Чонти. Она знала, что немало воинов из отряда Сесирква погибло в бою, но никто ничего не мог сказать ей о судьбе Чонти.

«Чонти не вернется, пока не убьет последнего турка», — подсказывало ей сердце. Девушка со страхом смотрела на Сесирква: недвижимый и обескровленный, он казался ей сильным и несгибаемым. «И Чонти такой, меч турка не убьет

его», — упрямо повторяла она.

С тревогой вглядывалась Синту в лицо Сесирква: может быть, хоть в бреду скажет он что-нибудь о Чонти. И часто думала: хотя бы к возвращению Чонти выздоровел господин. А уж она не пожалеет для этого сил.

— Чон-ти! — дрогнули однажды губы Сесирква.

Синту упала перед ним на колени.

— Он не вернулся, господин! — Она взяла больного за руку — Я Синту, это я, Синту! — В голосе девушки звучали робкая мольба, ожидание, надежда.

Отворилась дверь, и вошли лекари — итальянец француз и перс. Безмолвно встали они у ложа больного.

Сесирква медленно поднял отяжелевшие, безжизненные, бледные веки, но глаза его ничего не видели и не выражали. «Говори!» — знаком приказал итальянец.

— Господин, ты слышишь меня? — Девушка крепко прижала к своей груди его руку.

Сесирква чуть повернул лицо в ее сторону.

— Я — Синту, господин! Турки разбиты, Дадиани победил.

Липартиани все так же смотрел в лицо девушки ничего не выражающим взглядом.

— И Чонти скоро вернется, господин…

Во взгляде больного мелькнула искорка сознания, он словно пытался вспомнить что-то. Наконец потрескавшимися от жара губами он повторил вслед за девушкой:

— Чон-ти…

— Да, да, Чонти! — Синту еле сдержала крик радости: наконец-то Сесирква заговорил.

Липартиани, не отрывая глаз от лица Синту, мучительно напрягся.

— Чонти… Его убил… Махмуд-Гассан, — произнес он тихо, но внятно.

Синту отбросила от себя руку господина и вскочила на ноги.

«Нет, нет!» — шептала она, отступая к двери. На пороге она обернулась, с ненавистью взглянула на Сесирква и вышла из комнаты.

Синту миновала двор, отворила калитку и побежала по тропинке. Люди удивленно провожали ее взглядом. Никто не решился остановить ее, спросить, что за горе поразило ее.

Добежав до старой ольхи, Синту остановилась. «Здесь простились они, здесь встретит она Чонти. Он вернется, вернется!..»

9

С утренней зари и до вечерней сидела Синту, глядела на дорогу. Не откликалась, не слушала утешений. Она была наедине со своим горем. Смотрела на дорогу и ждала. В сумерках уходила в лес. Забывалась недолгим сном в заброшенной пастушьей хижине. А на рассвете, едва только можно было разглядеть путника на дороге, — она уж опять сидела под старой ольхой.

Давно вернулись домой оставшиеся в живых. Раны стали рубцами. Медленно возвращался к жизни Сесирква. Как только к нему вернулось сознание, он сразу спросил о

Синту. Огорчился, забеспокоился, приказал сахлт-ухуцеси [3] привести ее во дворец, показать лучшим лекарям, приставить к ней прислужниц для ухода.

Но Синту отказалась выполнить волю господина: она не могла простить ему слов о гибели Чонти. Неужто не знал он, что Чонти не мог погибнуть от турецкой сабли!

3

Сахлт-ухуцеси — дворецкий.

Уже и осень отступала перед зимой, а надежда ни на миг не оставляла Синту. Стоило показаться издали на дороге путнику, как девушка тотчас же вставала с земли и затаив дыхание ждала его приближения. Но путники проходили мимо. «Опять не Чонти! Почему же ты медлишь?! Ведь я жду тебя!»

Теперь Синту стала расспрашивать каждого прохожего, не видел ли он ее Чонти, не слыхал ли случайно о нем. Если же путник шел в ту сторону, куда ушел Чонти, она говорила:

— Если встретишь Чонти, обязательно скажи ему что я жду его, что истомилась в ожидании…

Говорят, время лечит горе. Но Синту, видимо, ничто не могло излечить. Дни шли за днями, а боль в ее душе не притуплялась. Липартиани пытался спасти девушку, его посланцы уговаривали ее вернуться, но она лишь молча качала головой. Решил было Сесирква силой вернуть ее во дворец, но лекари отсоветовали.

Уже второй месяц, как Сесирква Липартиани встал с постели, но он все не решался пойти туда, где под старой ольхой Синту ждала своего Чонти. По повелению Сесирква хлебопек Иванэ Тудзбая должен был за ботиться о Синту.

Братья Тудзбая погибли в Чаладидской битве вместе с Уча Пагава. Потому и поручил Сесирква старому Иванэ заботу о Синту: пекарь любил девушку, как родную дочь, и забота о ней смягчила его горе.

По утрам, когда Синту сидела под старой ольхой и хибарка ее пустовала, Иванэ приносил еду, прибирал в комнате и разжигал очаг. Возвращаясь, подходил к девушке, усаживался возле нее на узловатое корневище ольхи, доставал свою прокуренную трубку и, набивая ее, ласково говорил:

— Вот и мои мальчики задержались. Люди говорят, в лесах еще остались турки, не всех еще выловили…

И хотя на грузинской земле давно уже не оставалось ни одного турецкого янычара, Синту верила тому, что говорил Иванэ.

Однажды старик пришел, как обычно, к Синту. Еще издали заметил он, что дверь хибарки приотворена. Это показалось старому хлебопеку дурным знаком. Он слез с коня и, перекинув хурджин через плечо, шагнул к хижине. В открытую дверь он увидел Синту. Девушка лежала, скорчившись, словно от холода.

Иванэ вбежал в комнату и склонился над ней.

— Это ты, дедушка Иванэ! — слабо улыбнулась Синту. — Знаешь, сегодня вернется Чонти! — Она попыталась приподняться, но не смогла.