Шопенгауэр
Шрифт:
Кроме того, Шопенгауэр к тому времени открыл для себя индийскую философию, которой – наряду с учениями Платона и Канта – суждено было оказать на него мощное влияние. Индийская философия давала интеллектуальное обоснование его глубоко пессимистичному восприятию мира. На самом же деле это обоснование было столь же сомнительным, как и его источник. Шопенгауэр прочел книжку под названием «Упнекхат», последний писк литературной моды среди романтиков, которые были готовы проглотить все что угодно, лишь бы избавить свои умы от оков рационализма. Книга являла собой выполненный одним французом латинский перевод с персидского. Тот, в свою очередь, был переводом с санскрита. «Точность» этого перевода лучше всего иллюстрирует его название: при ближайшем рассмотрении это не что иное, как «Упанишады». Есть доля иронии в том, что сомнительное использование Шопенгауэром не менее сомнительного текста заложило, однако, прочные основы современного философского пессимизма – направления в философии, которое живет и здравствует по сей день.
В конце концов, Sturm und Drang [4] в семействе Шопенгауэров достигли
Последующие несколько лет Шопенгауэр провел в Дрездене. Здесь из-под его пера вышел монументальный труд объемом в тысячу страниц – «Мир как воля и представление». Сам философ воспринимал эту работу как попытку разрешить «загадку мира». Подобная цель считалась похвальной начиная с самых истоков философской мысли, ибо в ней виделось необходимое основание для построения собственной философии. Однако стоит заметить, что (в смысле логики) изначальная отправная точка Шопенгауэра ни в коем случае не является необходимой. Это означает, что она не является неизбежной и неизменной. Что такое вообще «загадка»? Если воспринимать мир как загадку, как головоломку, которую следует разгадать, как тайну, с которой нужно сорвать покровы, и т. д., то это значит, что должен быть ответ. Вопрос (или загадка) предполагает ответ. Но на самом деле у нас нет никаких логических причин пытаться разгадать мир, как это делает Шопенгауэр. Есть множество других видений этого мира: с гневом, смирением, отчаянием и т. п. Платон, оказавший на Шопенгауэра значительное влияние, утверждал, что «изумление… и есть начало философии» [5] . Это удивление допускает двоякое толкование – удивление как священный трепет и удивление как вопрос «почему?». Судя по всему, Платон вкладывал в эту фразу первый смысл, однако философия, как до него, так и после, делала упор на втором. Вплоть до XX в. этот подход не подвергался сомнению, лишь потом философия начала рассматриваться скорее как некая деятельность, нежели как поиски «истины». Шопенгауэр явно склонялся ко второму или, по крайней мере, видел в этом важный шаг на пути к достижению ответа.
4
«Буря и натиск» (нем.; по одноименной драме Ф. М. Клингера) – литературное движение 70– 80-х гг. XVIII в., для которого характерны отказ от эстетики классицизма и тяготение к изображению сильных страстей.
5
Платон. Теэтет. Перевод Т. Васильевой.
Он пишет: философия «в будущем будет доведена до совершенства, более тонко и точно выработана, сделана более доступной для понимания, но никогда не будет низвергнута. Философия останется существовать, завершится лишь история философии». Мыслители в конце концов доберутся до истины, и загадка будет разгадана.
Ирония состоит в том, что сам Шопенгауэр внес личный вклад в подрыв этой точки зрения. Его оригинальное восприятие мира было первым шагом на пути в ином направлении (хотя сам он вряд ли понимал, что делает этот судьбоносный шаг). Вместо того чтобы смотреть на мир с удивлением, он смотрел на него с отвращением.
Средневековые философы нередко воспринимали мир как нечто низкое и греховное – как юдоль скорбей, где торжествует зло. И все же в нем всегда оставалась капля искупающей благодати. Да, мир мог быть низок и греховен, но общий порядок вещей, во главе которого стоял Бог, был хорош. Когда же Шопенгауэр рассматривает мир как зло, он имеет в виду, что порочно само мироустройство и искупить его зло невозможно.
Глядя на мир как на обитель зла, Шопенгауэр, сам того не замечая, расшатывал свои собственные позиции. Это хорошо понимали позднейшие философы (особенно Ницше и Витгенштейн). Восприятие Шопенгауэром мира было произвольным, а отнюдь не логически необходимым. Философия способна занимать любые позиции по отношению к миру. Воспринимать мир как загадку – это лишь одна из многих точек зрения, и все они произвольны.
Его работе «Мир как воля и представление» предшествует, как это ни странно, цитата из Руссо: «Sors de l’enfance, ami, r'eveilletoi!» [6] Фундаментальная идея этой книги выражена уже в самом ее заглавии (которое порой неправильно переводят «Мир как воля и идея»). Мир, как мы его видим, состоит из представлений, обычных феноменов – точно таким же, каким его описывал Кант. Но то, что поддерживает такое представление, – не высшая реальность ноуменов (вещи в себе), как это мы видим у Канта. Вместо феноменального фасада мира феномены, с которыми мы сталкиваемся, поддерживаются вселенской волей. Воля слепа, ею пронизано все на свете, она вечна и не имеет цели. Как и ноумены Канта, она вне пространства и времени и не имеет причины. Именно эта воля и является источником всех земных страданий и несчастий, конец которым может положить лишь смерть. Мы можем лишь надеяться, что когда-нибудь найдем избавление от этой воли, нашей индивидуальности и эгоизма, которые целиком и полностью в ее власти. Этого можно достичь лишь самоотречением, выражающемся в сочувствии к страждущим вокруг нас, лишь отрицанием этой воли, какое практикуют святые и аскеты самых разных народов и вероисповеданий, а также через эстетическое наслаждение произведениями искусства (которое предполагает отрешенное созерцание).
6
Расстанься с детством, друг, пробудись! (фр.) Перевод Н. Немчиновой.
В
7
Лейбниц Г. В. Монадология. Перевод Е. Боброва.
Что ж, возможно, сам принцип Шопенгауэр и позаимствовал у Лейбница, что не мешало ему поносить своего предшественника за то, что тот его якобы неправильно понимал. В частности, он указывал на то, что Лейбниц не проводит четких различий между разными видами причин и следствий, которые сам Шопенгауэр разделил на четыре вида.
Логические причины дают априорные эффекты. То есть такие, какие верны еще до опыта и ни в коей мере от него не зависят. Например, утверждение: «У осьминога восемь ног». В отличие от них, физические причины объясняют изменения, происходящие в физическом мире, такие, например, как молния, поразившая кролика, который обуглился и почернел. Математические причины дают нам геометрические доказательства. Это становится ясно всякий раз, когда мы полагаемся на уравнение 2+2=4 для того, чтобы доказать, что математическое пространство имеет десять измерений. Моральные причины дают нам мотивы к действию. Действие: капризное поведение сына дома. Мотив: зависть к литературным успехам матери, лицемерное осуждение ее легкомысленного поведения из-за недостаточного восхищения философским гением вышеназванного сына и т. д.
Шопенгауэр подчеркивает, что все эти причины и следствия принадлежат лишь феноменальному миру и действуют только внутри него. Ноуменальный мир – кантианский мир вещи в себе, который поддерживает мир феноменальный, замененный у Шопенгауэра волей, – не принимает участие в этой цепочке причин и следствий. Причинность свойственна лишь миру, который нам дан в наших ощущениях. Воля не действует как причина.
Шопенгауэр приводит в поддержку этого удивительного утверждения довольно сильный аргумент. По его словам, у всех нас есть возможность выйти за пределы мира феноменов туда, где, словно призрак, действует воля. Это происходит, когда мы пытаемся познать себя. В случае обычного хода вещей мы осознаем себя так же, как феномены внешнего мира. Это все внешнее восприятие. Но мы также способны взглянуть на себя «изнутри». В таких случаях мы воспринимаем себя как участников «воли». С одной стороны, мы можем воспринимать себя действующими в физическом причинно-следственном мире, но мы еще и действуем интуитивно, а также осознаем волю внутри нас. Ее мы можем определить как волю к жизни, чье призрачное присутствие руководит всеми нашими поступками. При этом Шопенгауэр подчеркивает, что воля не прямо является причиной всех наших действий, а как бы лежит в их основе.
Такое утверждение трудно принять в качестве рационального философского аргумента. Тем не менее в том, что касается человека и его действий, это было глубокое и тонкое замечание, и оно опередило свое время. Это объяснение становится еще более убедительным, если рассматривать его как попытку описать бессознательное.
Хотя мы отдаем себе отчет в наших действиях на обоих уровнях – акта и воли, их трудно разделить. Шопенгауэр рассматривает волю как универсальную силу, которая пронизывает собой все феномены. Как индивиды мы лишь крошечные частички этой всеобъемлющей воли. В этом месте аргумент Шопенгауэра наталкивается на очевидное возражение. Мы можем чувствовать в себе присутствие воли, однако многие скорее назовут ее своей индивидуальной силой воли, нежели частью некой вселенской силы. Именно так мы ее ощущаем. И даже те, кто считает волю частью коллективного бессознательного, сочли бы, вероятно, пустой затеей пытаться расширить это коллективное с целью включить в него все то, что у Шопенгауэра объемлет в себе запредельная, трансцендентальная воля – сущность, которая пронизывает всю Вселенную.
Увы, философия не демократический процесс, равно как и наука. Лишь потому, что многие из нас полагают, что Земля – центр Вселенной, это еще не делает нашу планету таковой. Точно так же, поскольку многие воспринимают волю внутри нас как индивидуальную – в отличие от вселенской воли, – это ничуть не опровергает доводов Шопенгауэра. Бесчисленные туманные индивидуальные восприятия порой могут быть опровергнуты лишь одним мощным и ясным восприятием, как, например, это сделал Коперник.
В качестве иллюстрации приведем такой факт. За год до смерти Шопенгауэра появилась научная идея, буквально перевернувшая мир. Идея, которая, как никакая другая, изменила наше восприятие самих себя. В 1859 г. Чарльз Дарвин опубликовал книгу под названием «Происхождение видов», в которой показал, что все живые существа развились в соответствии с принципом «выживает сильнейший». Многие глубокие учения не выдержали появления этой идеи. Религия, философия, культура, сама цивилизация – все они ощутили на себе холодное дыхание совершенно новой вселенной, которой человечество раньше даже себе не представляло. Вид Homo sapiens – любимчик Бога, венец творения – неожиданно лишился своего возвышенного статуса, будучи сведенным к случайному продукту эволюции. Эта революционная идея так или иначе затронула буквально все, включая науку, которая была вынуждена пересмотреть свои основы. Даже математика не избежала влияния этой идеи.