Шорохи
Шрифт:
– Какое счастье, что твоя склонность к мелодраме никак не отражается на сценариях.
– Если «Уорнеры» ответили «нет», так прямо и скажи.
– Они еще не пришли к окончательному решению, мой ягненочек.
– Понятно.
– Ты будешь слушать, в конце концов? Ничего еще не решено. Я полон надежд и хочу обсудить с тобой наши следующие шаги. Вот и все. Мне абсолютно не в чем каяться. Можешь встретиться со мной через полчаса?
– Где?
– В отеле «Беверли-Хиллз».
– Ресторан «Поло Лаундж»?
– Естественно.
Заворачивая за угол и таким образом оставляя позади бульвар Заходящего Солнца, Хилари подумала: как странно, почти нереально выглядит отель «Беверли-Хиллз» – будто рожденный зноем мираж в пустыне, всей своей громадой нависший над величественными пальмами. Сказочное зрелище! Всякий раз, подъезжая к этому зданию, Хилари обнаруживала, что его розовая отделка выглядит далеко не так кричаще, как она представляла издали. Полупрозрачные стены излучали мягкий свет, шедший изнутри. Отель был по-своему элегантен, хотя в нем и было что-то от декаданса. Перед главным входом служители в униформе встречали гостей, чтобы заняться их машинами. Здесь уже стояли два «Роллс-Ройса», три «Мерседеса» и алый «Мазерати».
«Долгий путь от чикагской окраины», – подумала Хилари и счастливо улыбнулась.
Войдя в зал ресторана «Поло Лаундж», она увидела с полдюжины знаменитых голливудских актеров и актрис, а также двоих преуспевающих продюсеров, однако ни один из них не сидел за столиком номер три. Это место считалось самым удобным, так как отсюда хорошо просматривался вход. Сейчас за этим столиком восседал Уолли Топелис – один из всемогущих агентов по рекламе; ему удалось очаровать метрдотеля – точно так же, как всех, с кем он когда-либо имел дело.
Это был невысокий худощавый человек лет пятидесяти, очень элегантный, с густой седой шевелюрой и пышными усами. Именно такой человек должен был сидеть за столиком номер три. В эту минуту он разговаривал по специально для него установленному телефону. Завидев Хилари, он поспешил закончить разговор и, положив трубку на рычаг, поднялся ей навстречу.
– Ты, как всегда, очаровательна.
– А ты, как всегда, в центре внимания.
Уолли ухмыльнулся и тихим, заговорщицким тоном произнес:
– На нас все смотрят.
– Еще бы.
– Украдкой, – продолжил он.
– Да уж, конечно.
– Делают вид, будто им нет до нас никакого дела. – Уолли Топелис упивался своим триумфом.
– Мы тоже не покажем виду, будто что-то заметили, – подхватила Хилари, садясь за стол.
– Ни в коем случае.
– Это было бы пошло.
– Вне всяких сомнений!
Хилари вздохнула.
– Я никогда не могла понять, почему один столик считается более привилегированным, чем другие.
– Мне самому смешно, но я это понимаю, – уже серьезно произнес Уолли. – Что бы там ни говорили Маркс и Энгельс, а классовые различия у людей в крови, особенно если общество ставит во главу угла не происхождение, а деньги и жизненный успех. Где бы мы ни очутились, мы тотчас воздвигаем классовые барьеры – даже в ресторане.
– Кажется, я угодила на одну из знаменитых лекций Топелиса.
В это время официант принес сверкающее ведерко со льдом и установил на треножнике рядом с их столиком. Очевидно, Уолли взял на себя ответственность за их сегодняшнее меню, не дожидаясь ее прихода.
– Это не лекция, – возразил он, когда официант снова исчез. – Так, житейское наблюдение. Люди не могут не делиться на классы.
– Почему?
– Прежде всего потому, что, кроме естественных, жизненно важных потребностей в еде и крыше над головой, существуют и другие, не менее сильные, которые побуждают их к действию. Если существует район, в котором живут сливки общества, человек вкалывает на двух работах, лишь бы заработать побольше денег и поселиться в том же районе. Если один автомобиль престижней другого, мужчина – или женщина, в данном случае пол не имеет значения, – будет трудиться не покладая рук, чтобы обзавестись точно таким же. И если в «Поло Лаундж» есть особый столик, каждый старается разбогатеть и прославиться – пусть даже это будет дурная слава, – чтобы получить на него право. Эта страсть, даже мания, достичь более высокого общественного статуса является сильнейшим стимулом к расширению производства, увеличению общественного богатства, созданию новых рабочих мест. Если бы Генри Форд не поставил перед собой задачу пробиться, он ни за что не создал бы компанию, которая ныне дает работу десяткам тысяч других людей. Классовые различия – двигатель прогресса; это они помогают нам поддерживать высокий жизненный уровень и придают смысл невыносимому подчас труду.
Хилари покачала головой.
– Если человек занимает лучшее место в зале ресторана, это еще не делает его более совершенным.
– Назови это символом совершенства.
– Не вижу смысла.
– Тогда смотри как на увлекательную игру.
– А на тебя – как на игрока экстра-класса.
Уолли самодовольно улыбнулся.
– Ты думаешь?
– А я вот, кажется, никогда не научусь в нее играть.
– Научишься, ягненочек. Конечно, в этой игре много глупого, но она идет на пользу бизнесу. Никто не хочет связываться с неудачником. Зато всякий стремится играть с тем, кто занимает престижный столик в «Поло Лаундж».
Хилари не знала другого такого человека, который мог бы назвать женщину ягненочком и при этом не задеть снисходительностью тона и не заслужить упрека в заискивании. Будучи ростом с жокея, Уолли чем-то напоминал ей Кэрри Гранта в фильме «Поймать вора» – или как он там назывался? Он перенял у Гранта хорошие манеры, походку, жестикуляцию, даже взгляд, исполненный лукавства, – как будто жизнь казалась ему тонкой игрой.
К ним снова подошел официант. Уолли назвал его Юджином и задал несколько вопросов о детях. Юджин явно симпатизировал ее кавалеру, и Хилари подумала, что, наверное, «занимать престижный столик в «Поло Лаундж» включает в себя и приятельское обращение со слугами.
Юджин передал Уолли бутылку шампанского. Хилари бросила взгляд на этикетку.
– «Дом Периньон»?
– Для тебя – только самое лучшее, моя прелесть.
Юджин сорвал фольгу и начал раскручивать проволоку, державшую пробку.
Хилари помрачнела.
– Вот теперь я на сто процентов уверена, что у тебя плохие новости.
– Что заставляет тебя так думать?
– Стодолларовое шампанское… Должно быть, оно призвано смягчить мою душевную боль, пролиться бальзамом на раны сердца.