Шоша
Шрифт:
– Каков в этом смысл – просто чего-то хотеть?
– А где написано, что должен быть смысл? Быть может, хаос – это и есть смысл. Вы немного интересовались каббалой и наверняка знаете, что до того, как Эйн Соф [36] создал Вселенную, он погасил свет и образовал пустоту. Вот в этой пустоте и начиналось Сотворение.
Файтельзон проговорил до самого вечера. Когда мы выходили из кафе, было совсем темно. На Белянской горели фонари. Тихо падал снежок. Как всегда после подобного разговора, Файтельзон был совершенно разбит. Он молчал и, казалось, стыдился своей болтливости. Молча пожал мне руку и пошел домой. Я медленно шел по улице. Это так необыкновенно, что у меня есть хорошая комната, даже горничная стелет мне постель, подает завтрак. И в кармане у меня бумажник, набитый деньгами. То, о чем говорил Файтельзон, взбудоражило
36
Эйн Соф (ивр. «бесконечность») – одно из обозначений Бога и изначальной сущности в каббалистической литературе.
Я намеревался сразу же засесть за работу, но, когда поднялся к себе в комнату, почувствовал сильную усталость. Дверь открыла Текла. На ней был короткий белый передник и кружевная наколка. Она приветливо улыбнулась и показала, какие повесила занавески у меня в комнате. Постель уже была застелена. Текла предложила принести чаю. Я поблагодарил и отказался.
Пытаясь преодолеть усталость, я сел дописывать первый акт «Девушки из Людмира», но вместо этого начал писать как будто совершенно заново. Я потерял контроль над собой. Казалось, какие-то посторонние силы водят моей рукой. На письменном столе было зеленое сукно и стояла зеленая лампа. Ее свет, казалось, бьет прямо в глаза. Ага, это мой внутренний враг и саботажник напустился на меня. Теперь я знаю все его штучки. Мне надо добиться успеха, а он хочет, чтобы я провалился. Я обратил внимание, что пропускаю буквы и даже целые слова. Стал листать книги, которые, казалось, могли бы вывести меня из этого состояния: «Воспитание воли» Пэйо [37] , работу Бодуэна по самовнушению [38] , свою записную книжку, куда я заносил правила жизни и духовной гигиены. Усталость пересилила, и я заснул прямо в одежде.
37
Жюль Пэйо (1859–1940) – французский писатель и педагог.
38
Шарль Бодуэн (1893–1963) – французский психолог. Речь идет о его классической работе «Внушение и самовнушение» (1921).
Сразу начались видения и кошмары. Когда я открыл глаза, часы показывали четверть второго. Едва заставив себя раздеться, я снова заснул. Во сне я все понимал и мог анализировать происходящее. Мои сны были именно такими, о каких говорил Файтельзон: бесцельные, сумбурные, причудливые, противоречивые до безумия. Бетти и Селия были одним человеком и в то же время двумя разными людьми. Я спал с несколькими женщинами, а Геймл стоял и подбадривал нас. Даже совокупление было связано с пьесой. Ведь это Селия – девушка из Людмира? А Бетти – диббук проститутки? А сам я – разве не слепой музыкант? Но ведь я никогда ничего не понимал в музыке.
Мое знакомство с Бетти продолжалось не более двух дней, но она уже присутствовала в моих ночных кошмарах. Она была как будто бы со мной и в то же время отдельно, руководила моими мыслями и делами. Файтельзон хотел, чтобы душа вернулась к первоначальному хаосу, из которого все сотворено, но как может хаос сотворить что-нибудь? Быть может, то был не смысл, а первопричина всего сущего? Но правы ли тогда телеологи? [39]
2
39
Телеология – учение о смысле и целях бытия.
Я собирался встать в семь, но, когда проснулся, часы в гостиной били девять. В дверь тихонько постучали, и вошла Текла с подносом, накрытым салфеткой. Она принесла яичницу, сыр, кофе, булочки. Я проспал больше семи часов. Мне снились сны, но запомнился только один: я съезжаю с ледяной горы, а внизу меня ждет дикая толпа с дрекольем, топорами, дубинами. Все то ли пели, то ли выкрикивали что-то, и мелодия еще продолжала звучать во мне – заунывная песнь безумия и страсти.
– Простите, – извинилась Текла, – я думала, вы уже встали.
– Я проспал.
– Унести завтрак обратно?
– Не надо, сейчас я умоюсь.
– Так и кувшин с водой у вас прямо здесь, в комнате.
– Благодарю тебя, Текла. Большое спасибо.
Мне казалось, что мне дали слишком много и я этого не заслуживаю. Почему эта деревенская девушка должна прислуживать мне? Она, конечно, на ногах с шести утра. Вчера, я видел, она стирала. Мне хотелось отблагодарить ее, но я не мог дотянуться до стула, где висел мой пиджак. Текла улыбнулась, и стало видно, какие у нее ровные белые зубы, без единого изъяна. Ладно сбитая, с мускулистыми ногами и крепкой грудью, Текла осторожно поставила поднос на стол. Она внимательно смотрела на меня и, казалось, старалась прочесть мои мысли.
– Приятного аппетита.
– Спасибо, Текла. Ты славная девушка.
– Дай вам Бог здоровья, – сказала она, и на левой щеке обозначилась ямочка. Текла не спеша направилась к двери.
Вот они, эти простые люди, на которых держится мир, подумал я. Они явное доказательство того, что правы каббалисты, а не Файтельзон. Бесчувственный Бог, безумный Бог не смог бы сотворить Теклу. Я почувствовал, что постепенно влюбляюсь в эту девушку. Такие, как она, придают смысл всему, что связано с землей, небом, жизнью, всей Вселенной. Она не хочет улучшить мир, как Дора, не хочет испытать все на свете, как Селия, ей не требуется главная роль в пьесе и слава, как Бетти. Она хочет давать, а не брать. Если даже польский народ произвел на свет только одну такую Теклу, он, без сомнения, выполнил свою миссию. Я налил в таз воды из кувшина, вымыл руки, вытер их полотенцем. Отхлебнул кофе. Откусил кусок свежей булочки. Мне вдруг захотелось произнести благословение – поблагодарить ту силу, которая помогла вырасти пшенице и кофейному дереву, поблагодарить кур, которые снесли эти яйца. Уснул я несчастным, а проснулся почти счастливым.
В дверь постучали, потом она открылась. Вошел Владек, сын хозяина, про которого отец уже успел мне кое-что рассказать: он бросил занятия юриспруденцией в Варшавском университете и теперь проводил целые дни дома, читая все подряд, слушая музыку или бесчисленные радиопередачи. Тощий, бледный, долговязый, с высоким лбом, длинным носом, он производил на меня впечатление человека, больного и физически, и психически. В отличие от отца, говорившего по-польски с еврейским акцентом, у Владека была правильная литературная речь. «Пшепрашам [40] , – сказал Владек, – я мешаю вам завтракать. Пана просят к телефону».
40
Прошу прощения (польск.).
Я вскочил, едва не опрокинув кофе. Мне звонили сюда в первый раз! Пройдя через коридор, я взял трубку.
Звонила Селия.
– Я знаю, что если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – сказала она. – Только вот загвоздка, никак не могу считать себя горой. Я уже наслышана про ваши успехи. Примите мои поздравления. Я-то думала, что мы друзья, но раз вы предпочитаете уединяться, это ваше право. Однако знайте, я восхищаюсь вами.
– Я не только ваш друг, я вас люблю! – неожиданно для себя воскликнул я, воскликнул с легкомыслием человека, который позволяет себе говорить все, что придет в голову.
– О, в самом деле? Это приятно слышать. Но если так, то куда же вы исчезли? Когда вы бываете у нас, вас принимают по-дружески, запросто. И вдруг вы пропадаете – и все, молчание. Это что, у вас характер такой или это ваша система?
– Никакой системы. Ничего подобного. Просто я знаю, как вы заняты.
– Занята? Чем же это? Наша Марианна делает абсолютно все. А я сижу и читаю. Но сколько можно читать? К Морису опять приехала целая куча американцев, так что я и его не вижу. Американский посланник в Польше номер два, так я его называю. А кроме вас двоих, в Варшаве нет никого, с кем можно было бы хоть словечком перекинуться. Геймл, храни его Господь, связался с поалей-сионистами. Конечно, я верю в Палестину и всякое такое, но Англия делает со своим мандатом все, что ей вздумается. Дни проходят, и мне не с кем поговорить.