Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
Шрифт:
— Простите, — сказал я, — но мне трудно поверить, что вы даже не пытались разыскать спрятанный клад!
— Еще бы не пытался! — ответил он с мрачной усмешкой. — Копал повсюду, но так ничего и не обнаружил.
Не исключено, что когда-нибудь Рослинский замок будет объявлен историческим памятником и перейдет под опеку управления общественных работ. И тогда на его территории проведут профессиональные раскопки, которые, возможно, дадут удивительные результаты. Однако если сокровища и обнаружатся, то явно не в подземных помещениях. Суровые шотландцы, построившие первый замок, не боялись трудностей и вырубили комнаты прямо в скале. Где-то под Рослинским замком (никто в точности не знает, где именно) скрыта так называемая «Стоячая камера». Эта темница представляет собой колодец, куда
Под замком имеются и другие темницы, не менее ужасные. Сюда не доносятся никакие звуки снаружи, слышно лишь, как где-то медленно падают капли подземной влаги — «кап, кап, кап…» Этот монотонный звук мог свести с ума — особенно если вода была за дверью камеры, а несчастный пленник погибал от жажды. Но даже и в противном случае — то есть если вас обеспечивали водой и минимальной пищей — это было ужасное существование. Только представьте, каково долгие годы сидеть в одиночестве и слушать мерное «кап-кап-кап». Вы считаете капли, ждете их, в конце концов начинаете с ними беседовать…
Бр-р, лучше сменим тему и поговорим о чем-нибудь приятном. Самой замечательной комнатой в замке оказалась кухня с огромным очагом, вырубленным прямо в скале. От него отходил специальный желоб, по которому излишки жира стекали в особый резервуар. Воображаю, какой здесь царил переполох, когда в замке готовились к очередному званому обеду: клубы черного дыма, громкие голоса, шипение и шкворчание в котлах… Слушая рассказ своего гида, я воочию видел, как носятся взад и вперед повара и слуги, как из караульного помещения выглядывает оруженосец в надежде разжиться куском аппетитного мяса, и в этот миг из огромного раструба в стене раздается громогласный рев: «Поторапливайтесь, бездельники! Сент-Клэр ждет обеда!»
Ибо замок Рослин, наверное, одним из первых в мире обзавелся переговорным устройством и лифтами для подъема пищи в хозяйские покои. Обеденная зала располагалась над кухней, так что достаточно было прорубить ход в стене, и туша жареного быка поднималась прямо к столу.
Во дворе замка растет могучий древний вяз — должно быть, самое почтенное дерево на всей Земле. Я бы назвал его прародителем всех вязов… Его ветви простираются во все стороны, ствол, изборожденный вековыми трещинами, подпирают деревянные опоры, а густая черная тень достигает середины двора, скрывая вход в подземные переходы. Если в замке и существует призрак Белой Дамы, то уверен, встретить его можно именно под этим вязом.
Тут же неподалеку растет шотландский чертополох, некоторые растения достигают в высоту человеческого роста. Частички этой великолепной колючки растут и цветут во всех уголках земного шара.
— Я всех гостей замка одариваю отростками этого чертополоха. Так сказать, на память, — сообщил мой гид.
Неподалеку от замка стоит Рослинская часовня — удивительный образец готической архитектуры. На мой взгляд, это самая необыкновенная протестантская церковь во всей Шотландии.
Уильям Сент-Клэр начал строить ее в 1446 году, но успел построить только хоры. Незаконченная часовня поражает количеством украшений. Наверное, ни одна британская церковь не может сравниться с ней по этой части. Я представляю, как одаренные буйной фантазией мастера делили между собой стены и каждый пытался превзойти соседа. В результате не осталось ни одного дюйма пустой, гладкой поверхности. Эффект удивительный, хотя и несколько шокирующий. За всеми этими орнаментами как-то теряется красота линий, обычно присущая целомудренной готике. Мне кажется, такая чрезмерная цветистость выглядит экстравагантной — и даже неуместной — на суровой шотландской земле. Нечто подобное мне доводилось видеть в Португалии, и надо сказать, что Белемское аббатство в Лиссабоне более органично вписывается в окружающий пейзаж.
Смотритель часовни поинтересовался, не отношусь ли я к франкмасонам. Мой отрицательный ответ, похоже, его разочаровал. Очевидно, простым людям не дано понять
Под землей устроена усыпальница Сент-Клэров: представители этого славного рода лежат там в полном боевом облачении. А над ними стоит фантастическая, разукрашенная Рослинская часовня — хоры без нефа. Здание производит странное впечатление: словно в какой-то момент у ее создателей истощилась фантазия и они отложили строительство до лучших времен.
Сегодня дворец Линлитгоу, подобно Кенилворту в Уорикшире, представляет собой печальное зрелище: полуразрушенные стены без крыши напоминают пустую, лишенную души оболочку. Однако и того, что осталось, хватит человеку с пылким воображением, дабы воссоздать картины давно минувших дней. Лично меня в окрестностях Линлитгоу постоянно преследовали слуховые галлюцинации: то мне чудился скрип конской упряжи, то плач далеких волынок, то тяжелые шаги печальных королей и еще более несчастных королев.
Очутившись в величественном пиршественном зале с огромным камином и галереей, я погрузился в грезы. Мне представлялись великолепные празднества, блестящее общество, громкая музыка и веселый смех… Увы, это были лишь краткие моменты передышки в длинной цепи неотвратимых трагедий. Перед моим внутренним зрением возникла скорбная процессия меланхоличных Стюартов. Я видел бледные лица с тяжелыми, чувственными губами, ощущал их склонность к интригам и печальную покорность судьбе, не готовившей им ничего, кроме фатальных неудач, — все те наследственные черты, которые накапливались на протяжении многих поколений, чтобы потом пышным цветом расцвести в одной женщине, ярчайшей представительнице своего рода. Увидел я и красную кардинальскую шапку Генриха, герцога Йоркского, который появился, дабы навсегда погасить трепещущее пламя их амбиций.
Кажется, будто древние камни Линлитгоу сочатся женскими слезами, за века пролитыми в этих стенах. Я бродил по разрушенным дворцовым покоям и пытался представить, как они выглядели столетия назад. Заново обставлял комнаты мебелью, развешивал гобелены, раскидывал по полу свежий тростник и душистые травы. И все это время меня обступали образы умерших королей и еще более живые и несчастные образы королев. Длинная винтовая лестница ведет к маленькой башенке, окна которой выходят на озеро, лежащее на высоте ста пятидесяти футов над уровнем моря. Здесь, в этой комнате королева Маргарита, супруга короля Джеймса IV, проводила долгие дни в томительном ожидании. Она «сидела в полном одиночестве, роняя слезы» и все ждала, когда ее муж вернется с Флодденского поля.
Битва при Флоддене знаменует один из самых черных дней в истории Шотландии. У нас, англичан, пожалуй, не сыщется подобной национальной трагедии. И нам не понять той скорби, с которой шотландцы и поныне вспоминают Флодденское сражение — сражение, где полег цвет шотландского рыцарства во главе со своим королем. Точно так же, полагаю, ни один из шотландцев не останется равнодушным в «Будуаре Маргариты», в этой маленькой комнатке с видом на горное озеро и холм Боннитоун.
Странное дело, стоит какому-нибудь иностранцу пересечь границу, и он начинает совсем другими глазами смотреть на старые битвы. К примеру, в Англии сегодня никто уж не вспоминает о Флоддене. Исключение составляет, наверное, граф Сарри, поддержавший славу английского оружия в борьбе с достойнейшим врагом, да еще, пожалуй, самый благородный и самый порывистый король, какой только существовал в Англии. Другое дело Шотландия! Для шотландцев Флодден по-прежнему является кровоточащей раной в сердце. Боль эта передается из поколения в поколение благодаря народным песням и похоронным маршам для волынок. Всякий, кто хоть раз слышал «Цветы леса» в исполнении шотландских волынок, знает: эту мелодию невозможно слушать спокойно (лично мне всегда хочется спрятать взгляд). По сравнению с ней «Похоронный марш» Шопена и «Марш мертвых» из генделевского «Саула» выглядят бездушными музыкальными композициями. В отличие от них «Цветы леса» стали как бы нерушимой траурной урной, в которой воплощена живая скорбь народа и все слезы шотландских женщин, оплакивавших своих близких.