Шойна 1941 – 1945 годы

Гудаев Михаил Васильевич

empty-line/>

Из рассказа бывшего жителя посёлка Коткина Игнатия Павловича.

“В Шойну я с мамой приехал из Мезени в 1943 году. Жили у дяди Коткина Николая Агафоновича. На хуторе батарея располагалась перед нашими окнами. Перевод батареи в Йоканьгу происходил летом 1944 года. Запомнил потому, что были каникулы, и я в это время жил в Торне у бабушки и дяди Якова. Это в двадцати километрах севернее Шойны.

В день отправки батареи, когда были сняты орудия на погрузку, Шойну начал бомбить немецкий самолет, бросал зажигалки, одна из них упала у старого деревянного маяка остальные на кошку.

Это по рассказам жителей Шойны. А мы в Торной в это время слышали стрельбу корабельных орудий, стрелявших

видимо по самолету, да так громко, что у нас в рамах звенели стекла.

Мы пацаны лезли на крыши стараясь высмотреть что-нибудь на море, но за двадцать километров что увидишь. Правда, минут через двадцать – тридцать мимо нас со стороны Шойны пролетели в сторону Канина три наших истребителя. Низко летели, хорошо было видно. А вот обратно как летели, не видели, наверно другим маршрутом улетели”.

Эхо минувшей войны…

Материал из газеты Нярьяна Вындер. Автор – Ханзерова Ирина.

"Мы привыкли говорить о том, что многие беды Великой Отечественной все-таки обошли наш округ стороной: на территории НАО не было боев, хотя вражеские самолеты и немецкие подводные лодки постоянно бороздили пространства вдоль побережья Белого и Баренцева морей.

Сохранилось и немало воспоминаний наших земляков, особенно кочевавших в годы войны по тундровым пространствам от Сунгирского до Канина, о встречах и следах пребывания фашистов. Это были не только свежие могилы немецких подводников, появившиеся в районе Варнека в течение одной ночи, или почтовые мешки с письмами немецких солдат. Это были и коробки с печеньем, бочки с лярдом (салом) с разбитых кораблей, и многое другое, что служило для наших земляков свидетельством последствий «близких военных канонад», доносившихся со стороны моря.

Говорят, что прибрежная акватория Белого и Баренцева морей была практически нашпигована минами, поэтому ни одна подводная лодка не могла пройти незаметно, ни один корабль без особого сопровождения не мог миновать водные минные поля Белого моря. И даже сейчас, по прошествии 70 лет со дня начала Великой Отечественной войны, море продолжает выбрасывать на берег тайны Второй мировой.

Во время моей последней поездки в Шойну мне удалось обнаружить немало подтверждений «боевых» будней маленького, занесенного песками, поселка. Здесь из-за частых полетов вражеской эскадрильи и бомбардировки территории местной зенитной части в годы войны прямо в сопке даже было вырыто бомбоубежище, куда по сигналу тревоги собирались ученики местной школы, рабочие рыббазы и все остальное население. Правда, до его постройки при налетах все местное население разбивали «на пятерки» и отправляли прятаться среди песчаных барханов.

Маяк подавал сигнал тревоги, и группы взрослых и детей по пять человек разбегались в разные стороны, чтобы фашистский самолет их не заметил, а если заметил, то не всякий летчик станет тратить бомбы и патроны на маленькую кучку безобидных граждан. Другое дело, военный отряд, который в народе называли батареей из-за нескольких пулеметов, нацеленных в небо, или здание сельсовета и школы. Там, при наличии в зданиях людей, жертв могло быть немало. Но народ разлетался по дюнам, как горошины, и это была спасительная тактика.

Если сегодня прогуляться вдоль морского побережья, заскочить ненадолго на «кошки», обнажающие на время отлива морское дно, то найти там можно многое, что даже «черным копателям» не снилось. Конечно, из-за морской соли, песка былая советская и германская мощь мало чем друг от друга отличаются, но из того, что мне удалось там увидеть и рассмотреть, – прибрежная территория напичкана (наверное, уже обезвреженными) снарядами, авиационными бомбами, немецкими фугасами и противолодочными минами. А в акватории реки Шойны прямо передо мной всплыла бочка из-под горючего с надписью «Вермахт», датированная 1944-м годом.

Те, кто знает немецкий, вполне смогут прочитать текст на крышке объекта времен Великой Отечественной. Видимо, эта цистерна была смыта или выброшена с борта фашистского корабля или подлодки. А может, вражеская субмарина была уничтожена нашими кораблями во время всплытия. Все это сегодня покрыто темными водами Баренцева или Белого морей. Удивительно, но даже сейчас в далекой Шойне, по прошествии 70 лет со дня начала великой войны, мы можем услышать ее эхо, потому что война – это боль, которая нас не отпускает!

Здесь война ощущалась острее.

Материалы из газеты Нярьяна Вындер. Автор Ирина Ханзерова.

Воспоминания Валентины Артемьевны Ханзеровой, заслуженного учителя школы РСФСР:

– Когда немцы начали войну, я была ребенком, но помню, что в 1941-м из каждого стойбища на Канине людей начали призывать в армию. Стойбище за стойбищем – и вот в них остались только женщины и дети. Когда наши родные уходили на фронт, в Шойну с Канина их везли жены или родители. Перед моими глазами до сих пор стоит печальная картина: когда в стойбище возвращаются люди, ведущие за собой опустевшие нарты отца, сына или брата. Как помню, моего отца трижды призывали в военкомат, но каждый раз давали бронь. В годы войны именно на таких мужчин ложился весь основной груз ответственности. Помню, когда на фронт были призваны все его младшие братья и дядья, он переживал, но ему сказали, что люди-труженики очень нужны тылу, ведь фронт без помощи тыла – это ничто.

Зря говорят, что война нас здесь не затронула совсем: я помню, как над Шойной и над оленеводческими стойбищами летали бомбардировщики, бросали бомбы и стреляли из пулеметов, как над Баренцевым и Белым морями были видны вспышки от разрывов вражеских снарядов. Да, много жизней унесла эта война. Наши родные погибли, чтобы мы жили на земле, сохранили себя как народ. Сегодня мы заложили прекрасную традицию: на таких встречах говорить друг с другом только по-ненецки, ведь это нам тоже завещали наши предки.

Полина Фёдоровна Бобрикова свой рассказ начала так:

– Мой отец ушел на фронт в конце лета 1942 года. Хорошо помню этот день: жаркий и солнечный. Приехал человек из тунсовета и сообщил, что мужчинам нужно собираться в поселок. Отец мой тоже начал собираться вместе со всеми. Я, к сожалению, плохо помню, как он выглядел, небольшая еще была в те годы. Помню только, что был круглолицый, невысокий, с густыми черными волосами. Еще помню, как все ненцы после того, как чаю попили, собрались уезжать из стойбища. Мы тогда жили на Лабушке в местах наших летних кочевок на берегу большого озера. Сели оленеводы на свои упряжки, мы высыпали из чумов их провожать, я тогда сильно болела, но тоже выползла из чума, чтобы помахать отцу на прощание. Сейчас все еще перед глазами стоит, как быстро уносятся вдаль оленьи упряжки вдоль берега озера, как скрываются за холмами. Тогда мы видели нашего отца последний раз. Уже позднее, когда нас привезли в школу в Шойну, я узнала, что в поселке они были недолго, погрузили их на пароход и увезли в Архангельск. А мы-то, когда собирались в школу, еще надеялись его в Шойне застать: оленя забили, тушу привезли в поселок, чтобы он мог поайбурдать, но, к сожалению, так его и не увидели. Рассказывали, что перед самой отправкой он заходил к нашим дальним родственникам попить чаю и очень переживал, кто поможет его семье, кто защитит его детей, ведь они остались без матери, а теперь еще и без отца. Очень он нас всех любил.