Шойна 1941 – 1945 годы

Гудаев Михаил Васильевич

Помню, всегда из любой поездки в деревню нам, трем своим дочерям, привозил подарки. Перед самой войной привез нам музыкальную шкатулку, калейдоскоп и пирамидку, до сих пор помню эти последние отцовские подарки. Наш отец пропал почти сразу после отправки на фронт. Где он воевал и где погиб, мы так и не узнали. «Пропал без вести» – и все. Так в то время многие наши ненцы пропали, до сих пор родственники не знают, где они похоронены. Большинство ведь из них были неграмотными, по-русски говорили плохо, русской одежды не нашивали. А тут сапоги, портянки, шинели, как они, бедные, все это выдерживали? Вот и погибали в первые месяцы войны! Конечно, я не перестаю отца искать. Может, и найду. Если нет, надеюсь, дети мои продолжат.

Не случайно же я старшего из сыновей назвала Фёдором, в честь деда.

В тот день своих отцов и дедов вспоминали выходцы с Большой и Малой земли, тиманцы и уроженцы Канинской тундры. Звучали имена солдат Великой Отечественной войны, и, казалось, наши предки незримо присутствовали рядом с нами.

И, что немаловажно, внуки и правнуки бывших фронтовиков, кого уже нет среди нас, носят теперь их имена. Потому-то и мы можем говорить о непрерывной связи поколений наших самодийских родов: Явтысых и Бобриковых, Косковых и Ханзеровых, Латышевых и Ледковых, Вылка, Вонгуевых, Ардеевых, Талеевых и Канюковых – всех, кто пришел в День памяти и скорби в ненецкое стойбище на берегу реки Куи, где в далеком сорок первом шли оленные аргиши и солдатские обозы на страшную кровопролитную войну.

Без малого четыре года гремела грозная война

Материалы из газеты Нярьяна Вындер. Автор Валентина Артемьевна Ханзеровой, заслуженный учитель школы РСФСР:

Война коснулась всех, кто жил в те годы. Для кого-то – это молодость с оружием в руках, для кого-то – смерть родных, годы потерь, разрушенные города, снесенные дотла тысячи и тысячи сел, деревень, миллионы смертей советских людей, гибель солдат на фронтах, слезы вдов и осиротевших детей и матерей. Война – это героический труд в тылу; под лозунгом «Все для фронта, все для победы!» не покидали ни днем, ни ночью свой трудовой фронт не только взрослые, но и подростки. Война – это страшно, это горькая память тех, кто пережил ее, чье детство пришлось на эти годы. Мое поколение, кому сейчас семьдесят и за семьдесят, помнят годы войны от начала до долгожданной победы.

О том, что началась война, в тундре узнали не сразу: в то время не было раций. Канинские оленеводы, забрав детей из школы, спешили к месту летовок. Бригада моего отца Артемия Федотовича задержалась около Ибэй яхако – Талой речки. Говорят, она никогда не замерзала, даже зимой при любом морозе – возможно, тут какие-то источники, ведь никто не изучал. Вообще, на Канине немало подобных загадочных мест. Итак, конец июня 1941 года. Время горячее для оленеводов. Вынужденная остановка на три дня. Ждали двух пастухов, уехавших в Шойну за продуктами и за почтой. Прошли все сроки, а их все нет и нет. Стали подумывать: а не случилось ли с ними что-нибудь?

Наконец, приехали и ошарашили всех своим сообщением: «Началась война…. На Советский Союз напала Англия, взят Ленинград, к Москве подходят». Как они поняли, так и весть донесли.

Не знаю, как взрослые, но на нас, детей, это слово не произвело особого впечатления. Тогда еще не понимали, какое горе несет война людям.

Уже в июле начали из тундры увозить мужчин вначале в Шойну, затем на пароходе в Архангельск, а там – кого куда. Уезжали на оленьих упряжках наши отцы в сопровождении наших матерей. Лето было жаркое, комары, мошкара, овода. С самого Тонкого Носа до Шойны километров двести нужно проехать. Казалось, жизнь в стойбищах замерла, даже дети как-то попритихли в ожидании родителей из Шойны. Наконец, дней через 10-15 показывалась вереница упряжек. Дети прыгали от радости, бежали навстречу настороженные. Если мама вела упряжку отца и пустые нарты, значит, его (отца) взяли на войну. Были счастливы семьи, жены, матери, когда хозяин по какой-либо причине возвращался обратно. Учитывались при этом возраст, здоровье, а кому-то давали бронь. Казалось, постепенно осиротела тундра. Остались пасти тысячные стада женщины, старики, подростки, и притом не только мальчики, но и девочки. Каждый год во время летних каникул трудились дети вместе с взрослыми: рыбачили, на пару с женщинами ходили на ночное дежурство в стадо.

Весной собирали целыми мешками шерсть с линяющих оленей и отправляли, а куда и для чего, мы тогда не знали.

Доставали личинки оводов со спин оленей. Был план – тысяча личинок. Надо сказать, занятие это не из приятных: во-первых, оленю больно, он брыкается, не дается. Если лежит на земле со связанными ногами, бьется, дышит тяжело, будто стонет, во-вторых, страшно и противно выдавливать из-под шкуры оленя через маленькую дырочку в шкуре живого, шершавого, круглого угря размером с небольшой грецкий орех.

При выполнении и перевыполнении плана колхоз начислял трудодни. Нередко собирали и отправляли посылки на фронт: шили тобаки, шапки, рукавицы и даже малицы. Вероятно, их отправляли на Карельский фронт.

Рядом со взрослыми женщинами занимались шитьем и девочки, они были опорой и главными помощницами матерей. Иногда все хозяйство держалось на подростках: если мама рыбачила, дежурила ночью в стаде, вся работа в чуме ложилась на плечи девочки-подростки: наколоть дров, развести костер, сварить и накормить младших, уложить спать, высушить, отремонтировать одежду, выстирать, наносить воды и т. д.

В тундре не было голода в полном, страшном смысле этого слова. Если человек неленивый, мог обеспечить семью рыбой, мясом, летом – ягодами, грибами. Не хватало хлеба, муки, сахара, чая… Что делать? Война, обходились без них. Правда, очень болезненно воспринималось женщинами-ненками отсутствие заварки – настоящего чая. Но где его взять? Готовили травяные чаи: сушили цветки багульника, красно-коричневые цветки сабельника, а под осень – уже сухие коричневые листья иван-чая, напоминающие по запаху и виду настоящий грузинский чай. Таким образом, находили выход. На зиму заготовлялись целые мешочки трав, ими также и лечились.

В конце августа нас на оленьих упряжках увозили в школу, ехали долго.

Начиналась осень, пора туманов, измороси, ливней. С самого Канина Носа добирались до Шойны за семь – десять дней.

Жизнь и учеба в Канинской школе в 1941-1945 годы.

Война чувствовалась во всем, давала о себе знать везде. Уже осенью 1941 года на пароходе «Канин» увозили на войну мужчин, в том числе и оленеводов. Вся Шойна провожала их, картина бывала удручающей: кто-то, подвыпивши, играл на гармошке прощальную песню на слова Демьяна Бедного «Как родная меня мать провожала…», голосили русские женщины, ненецкие стояли около своих мужей молча, следуя примете – плакать при расставании не к добру.

Зимой уезжали мужчины на войну на лошадях. Кто-то ехал, кто-то шел пешком за обозом. В начале войны проводили на фронт нашего директора Анатолия Петровича Анашкина. Казалось, вся Канинская школа плакала, особенно учительницы и ученицы. Мы любили его, называли его «наш отец» – нисява. Нелегко у ненецких детей завоевать такое признание.

В Шойне был погранпост, пограничники с вышки наблюдали за окружающим, за маяком, судами в море. Затем привезли еще много солдат, которые жили в землянках, вырытых ими же под песчаными сопками. В поселке их называли «батареей». Всегда они ходили строем с песней «Мы на бой поедем на тачанке и пулемет с собой возьмем…» Нам, ученикам, нравилось наблюдать, как красиво и слаженно они маршировали, а мальчишки бегали за ними. Шойна тоже перестраивалась на военный лад. Посреди поселка была установлена сирена, в сопках вырыты бомбоубежища.