Шпага императора

Коротин Вячеслав Юрьевич

– Оставьте, капитан, - махнул рукой Дохтуров.
– Приношу вам благодарность от лица всего корпуса, и от себя лично: задержать на четверть часа под нашим огнём наступающего противника - дорогого стоит.

– Премного благодарен!

– Никогда такого не видел, - продолжал Дмитрий Сергеевич, - просто даже сочувствовать стал вражеским пехотинцам - такой ад перед ними открылся...

– Но я ведь вам обещал, что от огневых фугасов ни один из солдат противника не пострадает.

– И не упрекаю. Но даже с этого холма смотреть было жутковато. Турки наверняка бы ретировались.

Да чего там - бежали бы .

– А эти идут вперёд...

Колонны врага действительно пренастырно шли в направлении центра, который занимала дивизия генерал-лейтенанта Капцевича: Либавский, Псковский, Московский и Софийский пехотные полки. И два егерских: Одиннадцатый и Тридцать шестой.

Пусть артиллерия и егеря уже успели проредить шеренги неприятеля на четверть - всё равно французов наступало очень много. И в данном случае следовали бонапартовские войска, вне зоны действия основного количества заложенных ранее фугасов-камнемётов. Выходили только на два.

Оставалось надеяться на пехотинцев корпуса Дохтурова. А чего бы и не надеяться?
– в своё время и без моей помощи выстояли, а тут им такой 'бонус'...

Наступающих, традиционно, приняли на картечь с редутов - идут. Пока артиллеристы перезаряжают пушки, вступает в бой пехота: первый залп - и полетели во врага пули...

Теперь достать новый патрон, скусить, насыпать немного пороха на полку, остальной высыпать в ствол ружья, бумагу патрона забить в качестве пыжа, пулю тоже в ствол... Ружьё готово к выстрелу!

При дальности прицельной стрельбы того (этого) времени, в наступающего противника успеешь дать два-три залпа.

А вот и он! С разгона и со всей ненавистью вытерпевшего прицельную (относительно, конечно) стрельбу по себе...

В общем, дальше встречный залп и резня на штыках 'стенка на стенку'.

А любой бой в таких условиях... Каждая рана в корпус - практически смертельна. Нет, не мгновенно, но неизлечима в условиях начала века девятнадцатого.

Маленькая дырочка в туловище... А что там ещё пронзил штык или шпага внутри поражаемого?

Печень? Почку? Лёгкое? Желудок? Во всех перечисленных случаях гарантировано внутреннее кровоизлияние с самым что ни на есть летальным исходом.

Глубокая колотая рана в корпус - смертный приговор. (Это ещё если про нестерилизованное оружие не вспоминать).

Это вам не двадцатый век, когда хирурги умеют под наркозом кожу рассечь, до повреждённой 'требухи' добраться, и даже иногда её 'заштопать' до 'совместимого с жизнью состояния'...

Рубленая - значительно менее опасна, если, конечно, какой-то из важных кровеносных сосудов не перерезан. Разрезаны мышцы?
– Если нет заражения, то есть шанс. И неплохой. Долго заживать будет, болезненно, мучительно, но, в конце концов, заживёт. Может, даже и калекой останешься, но, скорее всего, просто шрамом обзаведёшься...

Цветная лавина продолжала неумолимо надвигаться на наши позиции, но неожиданно снова замерла.

Это для других неожиданно, а для меня предсказуемо: вражеские солдаты снова увидели выскочивших из укрытий, и удирающих

к своим минёров. Именно это наблюдалось и раньше. Два раза. Как раз перед началом 'огненно-грибного' сезона. Очень уж не хотелось нашим зарубежным 'гостям' влететь с разбега в тот пылающий ад, наличие которого, они уже пару раз наблюдали.

Тормознули ребята. И ещё минуток с пять переминались с ноги на ногу в ожидании... Зря ожидали. Блеф это был. Пустышка. Именно для того, чтобы постояли под огнём Одиннадцатого и Тридцать шестого егерских, а заодно и всей артиллерии центра. А ведь дистанция хоть и не картечная, но и гранаты немало народу выкосили, да и молодцы-егеря имели уже практически убойную дистанцию, когда могли выцеливать вполне конкретных людей, а не тупо палить по надвигающемуся строю.

В результате, когда французским (и прочим) офицерам, удалось-таки двинуть на рубеж перехода в атаку подчинённые им силы, те были уже если и не 'огрызком' от исходного, то, во всяком случае, весьма сильно потрёпаны.

Стоящим во вражеском строю, наверняка до жути хотелось разрядить свои ружья в спины моих удирающих ребят, и плотный залп практически стопроцентно разорвал бы минёров в клочья. Но нельзя - это бы значило либо перезарядку под огнём наших егерей, то есть ещё несколько десятков жизней в обмен на две, либо атаку на наши полки не с ружьями, а с 'пиками'.

А одиночные выстрелы даже самых лихих стрелков по 'бегущей и петляющей мишени' - совершенно несерьёзно. Из положения стоя к тому же, и в достаточно невротическом состоянии...

Тронулись, вражеские колонны. Пошли, поняв, что очередного фейерверка не будет.

Неправильно поняли - последний подарок был им всё-таки припасён: на данном участке находилось только два фугаса, но и их хватило для соответствующего воздействия: земля встала дыбом перед наступающими. Казалось, что сама планета швырнула им в лицо и прочие части организма ту щебёнку, что закладывали мои ребята в эти самые фугасы. Можно сказать, что в упор наступающим выпалили сразу две 'Царь-пушки'. Картечью. Каменной.

В строю врага образовались практически два 'коридора'...

И сразу плотный залп нашей линейной пехоты...

Как выяснилось позже, именно полковник Айгустов, командир Либавского пехотного, не стал дожидаться команды сверху и приказал атаковать...

Его подопечные ринулись в контратаку на слегка замявшегося противника. Через пару минут примеру либавцев последовал Софийский пехотный, а за ним и Московский. Командиру Псковского, ничего не оставалось, как присоединиться к общему порыву дивизии...

– Что они там творят!
– в сердцах крикнул Дохтуров.
– Приказано было стоять, а не атаковать! Сомнут же сейчас дураков!

– Не скажите, Дмитрий Сергеевич, - отозвался кто-то из окружения командующего корпусом, - наши молодцами держатся. Здорово врезали французам...

– Может да, а может, и нет, - оборвал оппонента генерал.
– Так рисковать нельзя! Капитан Демидов!

– Слушаю ваше высокопревосходительство!
– немедленно подскочил я к командиру корпуса.